История — божественная сила. Вождь и баран. Причина исторических событий.
До сих пор, говорит Толстой, история рассматривалась с двух точек зрения. Одни предполагали божественную силу, руководящую вождем. Древние историки, примерно, так предполагали. При таком взгляде никаких других предположений не нужно было: взгляд этот был прост и ясен. Новые же историки, расходясь со старыми насчет божьего руководства людскими делами, должны прибегнуть к другому предположению, — к гипотезе героев или гениев. Толстой насмехается над этим вторым взглядом и так объясняет происхождение понятия «гений»:
«Я вижу силу, производящую несоразмерные с общечеловеческими свойствами действия; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений:
«Для стада баранов, тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей»(«Война и мир», т. VIII, 236 — 237.).
Сравнение «гения» с бараном тут приведено самым поверхностным образом, ибо никаких точек соприкосновения в их деятельности, как вождей, нет, разве допустить существование небесного овчара, который выбирает одного из людей-баранов для служения своим высоким целям и поэтому отводит его «в особый денник к овсу». Но так как новые историки не верят в теорию овчара и жирного барана, поэтому они объясняют явление «гения» специальной силой, которую вождь имеет над теми, кем он руководит.
Толстой выставляет следующие возражения против этого положения: «Власть эта не может быть основана на преобладании нравственной силы, ибо, не говоря о людях — героях, как Наполеоны, о нравственных достоинствах которых мнения весьма разноречивы, история показывает нам, что ни Людовики XI, ни Меттернихи, управлявшие миллионами людей, не имели никаких особенных свойств силы душевной, а, напротив, были по большей части нравственно слабее каждого из миллионов людей, которыми они управляли»(«Война и мир», т. VIII, 303.) .
Отвергая эту теорию, Толстой дает свое определение «гения». Гений, по его мнению, — тот, кому власть дается, а не тот, который обладает необычайными способностями.
Поэтому историки ошибаются, говоря, что Наполеон или Александр служили причиной исторических событий. Но как и каким образом Наполеон мог заставить людей направиться в Африку, Италию, Австрию или Пруссию, а затем в Россию, спрашивает Толстой? Почему тот самый народ, который готов был отдать жизнь за Бонапарта и который насмехался над Людовиком XIV, свергнул Бонапарта с престола и посадил туда Людовика XVIII? Каким образом сила того или другого человека могла повернуть колесо истории? Предположение, что бог выбрал Наполеона своим орудием для цели, неведомой историкам, более рационально, так как оно предполагает силу, природу которой узнать невозможно. Если же «герой» не орудие в божьих руках, как предполагали древние историки, новым историкам, — говорит Толстой, — следовало бы объяснить, в чем состоит власть одного над другим, как «великий вождь» заставляет других покориться его воле? При каких условиях и каким образом воля народа передается ему? При каких обстоятельствах можно сказать, что народ расстался со своей волей? Передали ли русские свою волю Наполеону, когда, в союзе с французами, они воевали с австрийцами, их прежними союзниками? Или французы передали свою волю правителю, когда тот вел их в снежные равнины России на верную гибель?
Получил ли французский народ свою волю обратно, когда Бонапарт был заключен на острове Св. Елены? Какие именно условия существуют, когда приказание отдается и почему дается одно, а не другое распоряжение? Почему оно дается в определенное время, в одном, а не в другом месте? По каким мотивам один другого убивает во время войны, если личных мотивов на то не существует? Как может человек во время войны совершить преступление, от которого он с отвращением отвернулся бы в мирное время? Вот на все эти вопросы историки обязаны дать ответ, если они желают, чтобы на историю смотрели с доверием.
Но историки не могут ответить на эти вопросы, потому что прогресс человечества не зависит от того или иного лица, а основан на совокупности воли всех людей и совершается беспрерывно. Историки же выбирают некоторых индивидуумов, считая их движущей силой, совершая этим двойную ошибку: во-первых, — что они берут только некоторых людей, а не всех, а во-вторых, что они выделяют их из общего процесса. Что же касается причины события, лежащего якобы в человеке (при теории героев), то вообще нет начала ему, так как каждое из них связано с предшествующим событием. Это предположение о начале исторического события ни на чем не основано. Например, когда некоторые историки Французской революции приписывают великий переворот тем речам, которые были произнесены во время революции или до нее; когда ими указываются некоторые лица и вся ответственность за революцию приписывается им, то такой взгляд абсолютно ложен. В действительности, во Французской революции принимала участие вся нация это она произвела революцию и контрреволюцию, иначе следствие было бы больше причины.
Нельзя брать определенное историческое событие без указания на предшествующие происшествия. И не только Французская революция, но все исторические эпохи связаны временем, и каждая из них представляет часть целого. Следовательно, тут важно действие не в своем временном и местном значении, и потому оно оценке поддаваться не может.
Критикуя тех современных историков, которые приписывают историческую эпоху исключительной способности вождя, Толстой прав, однако подход к этому вопросу у него неправильный. Примерно, когда он требует ответа у историков по вопросу о передаче всех воль командиру, из чего Толстой выводит, что в больших событиях никто не командует; но так как все идут по одному направлению, как будто все сговорились, то выходит, что человеческое общество есть абсолютный механизм, где в определенный момент определенное колесо (человек или дивизия) начинает двигаться, а потому нужен верховный механик, который пустил бы машину в ход и управлял ею. Таким образом, он становится на точку зрения древних историков, что главным виновником всего является рок или божество.
Но при таком взгляде все объяснения не только излишни, но и невозможны. Задавая вопросы историкам о причинах определенного положения в данный момент на которые, они не в состоянии ответить, если они приписывают исторические события личности вождей, Толстой, однако, сам их не разрешает. Спрашивая, как солдат может убить своего противника, которого он не знает, Толстой должен был раньше объяснить, как может человек, живущий своей частной жизнью, в один прекрасный момент оставить всех и вся и переменить вольную жизнь на невольную, которая ему вовсе не по душе?