Герой или разбойник. Марионетка в руках судьбы. Миллионы случайностей
Все армии Европы, говорит Толстой, были составлены сверхестественной силой так, что каждый участник этой армии, от верховного командира до барабанщика одинаково были необходимы и имели одинаковое значение. Если бы барабанщик отказался итти на службу и достаточное количество солдат вместе с ним отказались бы отправиться за тридевять земель убивать незнакомых им и ни в чем неповинных крестьян, чтобы после самим погибнуть от голода и холода, Наполеона не провозгласили бы великим героем, а считали бы разбойником, и его ожидала бы судьба разбойника. Но потому, что провидение все вело к тому, что люди со всех концов Европы, заинтересованные в жизни чужих им людей, оставляли свои дома и с огромными лишениями для себя отправлялись разорять чужие дома и проливать кровь незнакомых людей, их действие приписывается историками особенному таланту вождя, умевшего собрать всю эту разношерстную толпу. Но разве это явление не было завершением целого ряда других явлений, скрытых от людских глаз? — Назвать причиной последнее событие и упустить из виду предшествующее, все равно, что сказать, что служит причиной падения горы последний удар кирки и лопаты, а не предшествующая работа, которая велась долгое время.
Что в действительности происходит на поле военных действий? — Командир дает сигнал для начала сражения, но ведь началось сражение, — потенциально, — давно, началось оно вследствие целого ряда причин, предшествующих во времени и пространстве.
Помимо того, мы обыкновенно обращаем внимание на тот приказ, который выполнен, между тем как про многочисленные распоряжения, которые не выполняются, мы забываем или не знаем их. Тот приказ, который выполняется и чреват событиями, записывается историками и отмечается ими, как причина событий, остальные же не входят в задачи историка и для определенного события как бы не имеют значения. Но ведь мелкие происшествия так же важны для определенного события, как и крупные. Все входит туда, предопределяя результаты. Почему же выполняются одни распоряжения полководца, а не другие? — Очевидно, что все, что совпадает с волей народа, выполняется, а остальное, как ненужное, отпадает. Вот это отношение командира к тем, кем он командует, и составляет то, что называется силой. Из этого видно, что не вождь тут имеет значение, а весь народ, чья воля предопределяет событие, народ же становится с вождем в определенные отношения, а командир есть только частица огромной народной силы, как барабанщик, — скажем, но он отнюдь не стоит во главе события.
Почему же приказы командира приводятся в исполнение? Толстой отрицает это предположение, говоря, что только некоторые приказы исполняются и что, если определенное действие вытекает из предыдущих действий, направленных к войне, начальники начинают давать письменные и устные распоряжения, и так как из всех распоряжений что-нибудь да должно быть выполнено, то приказ, который выполняется, приписывается воле командира, остальные же как будто не от него исходят или они в расчет не принимаются. Когда же настает время для мирных переговоров, дипломаты начинают говорить и писать о мире, и они также, в свою очередь, провозглашаются героями мира. Кто же такие великие люди? — «В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые так же, как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
«Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле не произвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно»(«Война и мир», т. VII, стр. 9.) .
Наполеон должен был итти на Россию, он не мог иначе поступить. Русские генералы выработали свои планы не потому, что это им нравилось, но потому, что это им нужно было. Их характер, привычки и окружающие условия заставили их поступить определенным образом, и эти многочисленные события определили войну и ее исход. Не Наполеон заставил людей действовать определенным образом. «Солдаты французской армии шли убивать друг друга в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия — французы, итальянцы, немцы, поляки, голодные, оборванные и измученные походом — в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовала, что le vin est tire et qu'il faut le boire. Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо»(«Война и мир», т. VII, стр. 218.) .
Даже энтузиазм солдат по отношению к Наполеону был не личного характера.
Приветствовала армия того, кто стоял во главе ее, и ко всякому другому ее отношения были бы точно такие же. Армия принуждена была раздобыть провизию, и она предполагала, что можно найти большие запасы в русской столице, следовательно, армия двигалась не по приказу Наполеона и направлена она была не им, а всем ходом самих событий. Наконец, Наполеон находился слишком далеко от передовых частей войска, и они не могли бы исполнить его приказаний и воевать с русскими, как это входило в планы верховного командира. Наполеон, однако же, был уверен, что сражение велось им лично и что он воодушевлял солдат своим присутствием. «Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль). Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит» («Война и мир», т. VIII, стр. 92. ).
Что то лицо, которое находится во главе движения, считает себя вождем и творцом исторических событий, как Наполеон, примерно, еще больше доказывает, что так называемые великие люди — выдумка героепоклонников, ибо если бы они не вселяли веру в вождей, что они являются творцами событий, то вожди не придавали бы себе такого значения. В действительности же, Наполеон был очень ограниченным человеком и поэтому воображал, что он является вождем. Если бы он в состоянии был углубиться в исторический процесс, он понял бы, что он также подвластен общественному движению, как самый последний солдат его армии. Солдаты, которые расстреливали пленников, когда те слабели и становились бременем на их изможденных плечах, также не были в состоянии остановить свою жестокость, как Наполеон был бессилен оставить свою, когда отдавал приказания убивать тысячами, и Наполеон и его войска были связаны причинами сильнее их. «Ни один волос не может упасть с головы человека» без господней воли на то. Как же может человек быть так ослеплен в своей гордости, чтобы приписать своим заслугам исторические действия?
Таким образом Наполеон даже не был командиром армии, а марионеткой, которого судьба принарядила в шутовской костюм командира, заставляя действовать как командира. «Когда мы, говорим, например, что Наполеон приказал войскам итти на войну, мы соединяем в одно одновременно выраженное приказание ряд последовательных приказаний, зависевших друг от друга. Наполеон не мог приказать поход на Россию и никогда не приказывал его. Он приказал нынче написать какие-то бумаги в Вену, в Берлин и в Петербург; завтра — такие-то декреты и приказы по армии, флоту и интенданству и т. д., и т. д. — миллионы приказаний, из которых составился ряд приказаний, соответствующий ряду событий, приведших французские войска в Россию»(«Война и мир», т. VIII, стр. 311.)
Все, что было в его силах, — это писать письма всем царствующим династиям Европы, и так как он много раз повторял, что он не желает вести войну с Россией, это означало, что в одном случае его заявление и желание совпали с историческим процессом, а в другом случае — не совпали. Когда приказы даются командиром, ему нужно быть уверенным, что он будет выполнен, но Наполеон не мог иметь этой уверенности, так как исполнение его приказов уже лежало вне его компетенции, а зависело от многих людей и еще от других причин, а над ними у Наполеона никакой власти не было. К какому заключению можно притти после всего сказанного?
Верно то, что великие события не определяются «приказами» и что многие приказы не выполняются, но сказать, что распоряжения вождей совпадают только с событиями, значит внести ничего необъясняющий параллелизм. Чем руководствуется вождь при отдаче приказа? — Просто прихотью? — Конечно, нет. Вождь не просто по прихоти отдает определенный приказ, который как раз совпадает с определенным действием, а он учитывает условия и дает соответствующее распоряжение. Кому бы интересно было брать распоряжения от начальника, если бы они не выполнялись? Очевидно, что дело тут не в приказе, а в вожде, пользующемся определенным положением, в вожде чья власть действительна, а не иллюзорна. В силу общественных условий индивидуум так поставлен, что он не волен распоряжаться своей собственной судьбой, не может действовать, как ему вздумается. Умело ли, или нет, но вождь им распоряжается. Вождь же должен иметь определенные качества, чтобы стоять во главе движения. Разумеется, что и вождь не волен в своих действиях, а его действия определяются объективными условиями, которые являются результатом исторического процесса, в конечном счете результатом производительных сил, т. е. предопределяются экономическим и политическим состоянием данной страны. Туда также входит личный элемент, т. е. воспитание вождя, его способности и его характер, но все это причинно связано. Вследствие же совокупности всех причин, положение вождя уже не может быть равным положению всякого другого, и оно является реальной силой, а приказ вытекает из этого объективного положения вождя. Следовательно, приказ, поскольку он укрепляет общее положение, имеет положительное действие, но он также может иметь огромнейшее отрицательное действие, может оказаться уже ненужным или несвоевременным, вообще недальновидным. Но отрицать значение распоряжений, отрицать вождя, — абсурдно.
Толстой не только низводит великого полководца с подмостков истории, но рисует его так карикатурно, как будто бы объективная характеристика Наполеона вовсе не входила в задачи автора. А рисуется им великий корсиканец вот как: «Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
«Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, — он один может оправдать то, что имеет совершиться.
«Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
«Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные речи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить для того, чтобы удержать власть и погубить его.
«С л у ч а й н о с т ь , миллионы с л у ч а й н о с т е й дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. С л у ч а й н о с т и делают характеры тогдашних правителей Франции подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; с л у ч а й н о с т ь делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. С л у ч а й н о с т ь посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. С л у ч а й н о с т ь и г е н и а л ь н о с т ь дают ему победу под Аустерлицем, и с л у ч а й н о все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем-то прекрасным и разумным» («Война и мир», т. VIII, стр. 239 — 240.).
И так как согласно нашему критику истории «случайность, миллионы случайностей» дали Наполеону власть, и его единственным достоинством было то, что по способности и характеру он оказался вполне подходящим к тому безнравственному посту, который он занимал (будучи лжецом и трусом, страдающим манией величия), политический мир, очевидно, был еще глупее и трусливее его, если он мог уважать эти отталкивающие черты.
Казалось бы, что при таком взгляде на историческую роль личности, всякий человек, занимающий видный пост, в лучшем случае является актером, не сознающим, что он только представляет тип, только «воплощает» его, но что в действительности он вовсе не тот, за кого он себя выдает. Так, по мнению Толстого, и выходит: проницательные люди, у которых моральное чувство не притуплено и ум не помрачен гордостью, так и смотрят на свою деятельность и соответственно своим взглядам они действуют, зная, что они являются орудием провидения. К категории таких людей принадлежал Кутузов. Унижая Наполеона, он возвышает непопулярного Кутузова, но вовсе не за его выдающиеся способности как полководца, а за его фаталистический взгляд, за его пиетизм. «Для русских историков (странно и страшно сказать) Наполеон — это ничтожнейшее орудие истории, никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, — Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он — grаnd. Кутузов же, — тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный в истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, — Кутузов представляется им чем-то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 годе, им всегда как будто немножко стыдно»(«Война и мир», т. VIII, стр. 182.) .
Тут мы видим причины недовольства нашего критика историками: отзываясь непохвально о Кутузове, они этим высказывают свои собственные безнравственные взгляды.
Отзываться восторженно о Наполеоне, об этом «ничтожнейшем орудии истории», об этом преступнике, значит быть совершенно слепым, значит, во-первых, не понимать ничтожества человека, которому ярлык был дан только на время (а потом с него ярлычек был сорван), а во-вторых не оценить величия Кутузова, «который от начала и до конца своей деятельности ни разу: ни одним действием, ни словом не изменил себе», значит совсем не понимать великой эпохи и той роли, которую Кутузов играл в ней. А играл он, очевидно, как великий артист, который понимает свою роль и не сбивается, не изменяет себе. Но какой нормальный человек забывает, что его представление на сцене есть только игра? Кутузов играл, и играл талантливо, в глазах Толстого, но он сознавал, что он артист, нет! — марионетка, направляемая рукой провидения, находящегося где-то в небесной будке.
Из этого рассуждения видно, что не случайно спасителями массы являются достойные и возвышенные люди наподобие Кутузова, между тем как «гений» обладает совершенно противоположными чертами характера. Этот контраст Наполеона и Кутузова нужен был Толстому для другой цели, дабы показать, что в области коллективных действий совершенно не существует массовых событий и великих людей и что там все играют одинаковую роль. Если можно говорить о величии людей, то только об их моральном величии и то о таком, которое заслуживается не за участие в историческом событии или за общественную деятельность. Величие людей состоит в сознании собственного бессилия, в их понимании хода вещей, но отнюдь не в их р у к о в о д с т в е событиями.
Что же мы видим в этой эпопее наполеоновских войн? Перед нами проходит целая вереница людей, среди них и маленькие люди и мнимые герои, т. е. люди, которые якобы «делали» историю. Как ничтожны эти бумажные вожди (впрочем проливающие настоящую человеческую кровь), эти лже-правители, эти комедианты истории. Проходят перед нами эти жалкие людишки, дипломаты и генералы, как на экране, и забавно становится смотреть, как они всерьез принимают свою мнимую власть. Но вот наш взор останавливается на одном маленьком человеке — действительном герое (капитан Тушин). Разумеется, что никто из посещающих салон, никто из почтенных историков не в состоянии заметить и оценить его.
Да кто хотел бы его знать? — У них другие требования, им блеск имени нужен, а не деяния человека. Где же герои и где толпа? — Безыменные люди, которых историки не знают и не будут знать, скромно исполняют свою роль, хоть они в салонах не блестят ни своим «bon mot», ни интригой, ни происхождением. Все эти безыменные герои рассматриваются салонными людьми (и историками тоже), как толпа, хотя история именно ими и делается. Но они сами этого не знают, как пчелы не знают, что они строят роевую жизнь. Наоборот, признанные герои не более, чем трутни. Они то и делают, что шумят и толпятся впереди совершающегося события, как будто это является делом их рук. Они-то — истинная толпа.
Какой историк может оценить значение мужика с вилой, когда тот бил француза, не зная даже об умных планах генералов штаба? Кто понял причину оставления Москвы, которое сыграло огромную роль, в изгнании врага из русской территории и тем изменило дальнейший ход европейских событий? Кто назовет имя того человека, который внес дезорганизацию в сильную, дисциплинированную армию сильнейшего из полководцев? И что после того стало с планами и словами архи-героя — Наполеона?
Толстой не жалеет красок на описание русских салонов, заседания штабов, подготовления к генеральному сражению и хода самого сражения. Но в его описании никакого места нет всем этим «умным» планам, где 1-я колонна должна маршировать туда- то, а 2-я туда-то. В сражении, описываемом Толстым, долженствующим предопределить отношение наций на долгое время, люди меняются ролями: герой играет ничтожную роль, безименный маленький человек — огромную. Герои становятся толпой, некоторые из толпы — героями. — В действительности же нет ни тех, ни других, ибо за великой сценой людской фатум тянет бесконечные проволоки, и на сцену выступает то тот, то другой. Герои и все эти карьеристы, толпящиеся вокруг них в своих собственных интересах, кичатся своими ярлычками, не зная, что это только ребяческая игра.