написать

ОБ ЕСТЕСТВЕННОЙ РЕЛИГИИ

Теология. Недостаток религиозных систем. Философ не может оспаривать Бога

В предыдущих главах этой книги было уже доказано, что если даже забыть всякое религиозное чувство и отстранить мысль о Верховном существе и будущей жизни, то все-таки истинное счастье для человека может заключаться только в добродетели. Потому можно себе представить, во сколько раз счастье это должно увеличиться, если с идеей добродетельной жизни будут для нас связаны надежда на вечную награду в будущем и мысль понравиться Творцу Вселенной.
 

Вывод этот понятен сам собой, но важность его обязывает нас посвятить ему более широкое обсуждение. Великий стимул, обуславливающий нашу деятельность на земле, заслуживает быть рассмотренным с самой высшей точки, до которой может достичь человеческое знание. Добродетель имеет такое великое значение, что мысль о ней, согласно словам Пифагора, должна быть высочайшим стремлением нашего воображения к тому, что только есть на свете совершеннейшего. Стремление это будет всегда пропорционально степени наших знаний и нашего развития, и это обстоятельство причиной тому, что идея Бога постигается совершенно иначе невеждой, чем образованным человеком. Первый судит обо всем по себе и способен приписать Божеству даже свои собственные пороки и слабости. Для него Вселенная и время должны иметь границы, что же до причин, побуждающих нас к деятельности, то самой высшей он считает славу или честолюбие.
 

Теология — наука, в которой человек наиболее блуждал в потемках, и это легко объясняется тем, что предмет ее менее всего доступен его слабому разумению. Но насколько полезно преследовать и стараться уничтожать религиозные суеверия и злоупотребления, настолько же опасно и вредно колебать основы какой бы то ни было религии, если только нельзя предложить взамен их чего-либо лучшего. Во всяком случае, необходимо стараться проводить и доказывать мысль, что гораздо хуже, если народ будет состоять из нечестивых и атеистов, думающих только о личном интересе, чем из благоразумных людей, верующих в существование Бога, запрещающего дурные поступки и награждающего за добрые; Бога, читающего в наших сердцах и мыслях и от взоров которого не укроются наши самые тайные помыслы (Когда мне случалось встречать благородную, благотворительную душу в человеке, не получившего никакого образования и не занимавшегося философскими выводами, я почти всегда убеждался при исследовании причин такого феномена, что человек этот выработал свое мировоззрение при помощи самого простого здравого смысла.
Один немецкий офицер из разряда тех людей, о которых говорят, что кулаком они сильнее, чем головой, вступил однажды в спор с одним из тех много воображающих о себе недоумков, которые поставили себе задачей ломать и отрицать все существующее. Честность, по мнению этого человека, была глупостью, сострадание — эгоизмом, патриотизм — предрассудком, религия — сказкой, право — прихотью сильного, а исполнение долга — благоразумной спекуляцией. Офицер, долго возражавший, наконец замолчал, и противник его уже в восторге считал себя победителем, как вдруг умолкший спорщик схватил философа за ворот и, прежде чем тот успел оглянуться, связал его так крепко по рукам и ногам, что веревка впилась ему в тело. Можно себе представить, какой поднял он крик, вообразив, что противник его сошел с ума. «Для чего вы это со мной сделали?» — «Так! Для забавы»,— был ответ. «Разве вы воображаете, что это меня забавляет тоже?» — «Это мне совершенно все равно».— «Но позвольте узнать, по какому праву вы это делаете?» — «По праву сильного, которое, как вы сами сказали, одно только и существует». Связанный поднял снова крик. «Молчите,— возразил офицер, закуривая спокойно трубку,— или я отколочу вас палкой». Когда же тот продолжал свои вопли, то мучитель хладнокровно заткнул ему рот платком. Связанный угомонился, и платок был вынут. «Сжальтесь же надо мною». — «Пустяки! Сострадания не существует! Вы меня убедили в этом вашими же словами».— «Но ведь я в отчаянном положении!» — «А мне какое дело!» — «Ради самого Бога!..» — «Оставьте эти химеры! Им верят только глупцы!» — Пленник наконец совершенно вышел из себя и стал грозить судом и расправой. «О! В этом случае я вас предупрежу и, во избежание жалоб с вашей стороны, выброшу вас через это окошко в реку. Вы должны согласиться, что так велит поступить мне необходимая самооборона». И при этих словах он сделал движение вперед, как бы для исполнения угрозы. «Ну в таком случае,— закричал испуганный резонер,— я клянусь Вам забыть ваше насилие, лишь бы только вы возвратили мне свободу».— «Клянетесь? Как же вы хотите, чтобы я поверил вашей клятве, когда вы не признаете ни Бога, ни прав, ни пороков, ни добродетели?» — Офицер, однако, сжалился и кончил эту злую шутку, которая, надо прибавить, так сильно подействовала на поборника безусловной свободы, что он сам понял необходимость существования в обществе иных качеств, кроме эгоизма, и навсегда отказался от защиты кулачного права
).

Главный недостаток всех вообще религиозных систем, даже основанных на наиболее глубоких философских выводах, в том, что они зиждятся на слишком одностороннем взгляде на мир и стремятся делать общие заключения из очень небольшого числа исследованных фактов. Большинство из них рассматривают земной шар и человека в особенности не как частицы Вселенной, но как ее центр и главную роль, низводя таким образом все необъятные творения Божии на степень второстепенных предметов, созданных исключительно для нашей пользы.
 

Этот взгляд укоренился, впрочем, вследствие того, что он один может быть понят и усвоен неразвитой массой людей, так что если б Божество сошло на землю, то и оно должно было бы провести идею своего учения под внешней формой этого же взгляда. Но просвещенный человек читает в книжке мироздания иные, более высокие, основанные на математике, истины и вследствие этого создает в своем воображении образ Божества в гораздо более величавой форме, чем может это сделать самая горячая фантазия.
 

Масса людей усваивает какие бы то ни было истины путем рутины и подражания. Привычка становится у них на место рассудка, и часто таким путем отвлеченные, трудные понятия делаются достоянием толпы скорее, чем гораздо более простые истины. Потому, чтобы исправить этот недостаток, люди, на которых лежит обязанность заботиться о религиозном воспитании народа, должны были бы выработать такую систему этого воспитания, при которой преподаванию ученикам сведений о Божестве предшествовало бы преподавание общих идей о правде и неправде, а равно элементарных сведений из химии, физики и космографии. Правильно изучать природу и достойно изумляться величию создавшего ее Творца можно, только вооружившись телескопом и микроскопом, этими двумя орудиями, приспособленными специально к изучению двух великих крайностей природы, а именно: бесконечно великого и бесконечно малого. Чем более увеличивается с помощью искусства наша познавательная способность, тем более расширяются наши знания и тем легче раскрываются перед нами порядок и стройность мироздания, где все рассчитано, размерено и направлено к известным определенным целям, которые, в свою очередь, становятся средствами к достижению других, новых целей. Организация какого-нибудь дерева или едва заметного насекомого может научить большему, чем всевозможные отвлеченные хитросплетения человеческого ума, рассуждающего априори. Потому, если ничтожные подробности в устройстве Вселенной обнаруживают столько мысли и стройности, то как возможно допустить, чтобы этих качеств лишено было целое? Неизмеримость астрономических расстояний невольно приучает нас к идее бесконечности, без которой мы не могли бы сознать нашего ничтожества и безграничной разницы, лежащей между нами и Творцом Вселенной.
 

Философ не может сказать ничего истинно высокого, относящегося до Божества, а равно и до цели своего собственного существования, не коснувшись при этом великих понятий о пространстве, вечности, материи, духе и общем благе. Первое из этих понятий — заставить его почувствовать и осознать ничтожность земного шара, а равно и того незначительного места, которое занимает он сам в цепи существ; второе — научить его правильно относиться к прошедшему и будущему; третье — обнаружить пред ним, что несовершенство было искони веков присуще всему конечному, до самой последней существующей на земле твари. Четвертое понятие о духе и его самостоятельно существующей деятельности докажет ему, что добродетельные поступки представляют из себя нечто большее, чем простое сцепление механических сил и движения. Наконец, исследуя последнее понятие о всеобщем благе, он увидит, что гармония деятельности природы нимало не нарушается частными отступлениями от общей системы и что, несмотря на временные беспорядки, конечный результат этой деятельности будет все-таки благодетелен.
 

Можно сделать бесконечное множество предположений о происхождении жизни на земле, о причинах добра и зла, о сущности материи, о небесных светилах, о назначении человека и многом тому подобном. Но надо только, чтобы в этих гипотезах физическая сторона вопроса не отделялась от нравственной и чтобы земной шар не считался каким-то привилегированным небесным телом в противоположность простой истине, что он не более как только частица целого, повинующаяся законам общим для всей Вселенной и совершенно одинаковым для всего, что было, есть и будет безо всякого ограничения временем или пространством.
 

Пространство!.. Вечность!.. Страшные понятия!
 

Кто может вас постичь и кто, вместе с тем, может сомневаться в вашем существовании. Для того, чтобы хоть несколько освоиться с идеей пространства, попробуем сначала составить себе понятие о скорости и величине. Солнце, объем которого превосходит объем Земли в миллион четыреста тысяч раз, отделено от нас, по вычислению лучших астрономов, расстоянием в тридцать четыре миллиона лье. Самый лучший скакун мог бы пробежать это расстояние, не останавливаясь ни на минуту, не менее как в пятьсот лет, а человек, идя обыкновенным шагом, дошел бы до Солнца только через четыре тысячи лет. Гюйгенс с помощью чрезвычайно остроумных и верных исчислений успел узнать, что ближайшие неподвижные звезды отдалены от нас расстоянием, превосходящим расстояние от Земли до Солнца в двадцать семь с лишком миллионов раз. Кассини же определил, что Сириус стоит от нас в сорок три тысячи раз далее, чем даже эти звезды. И несмотря на то, что масса Сириуса превосходит массу Земли в 1 200 000 000 000 раз, сам он может быть не более как только песчинка в сравнении с другими звездами, едва заметными по дальности расстояния в наши телескопы.
Аналогичность многих явлений заставляет думать, что планеты, обращающиеся около нашего Солнца, должны быть более или менее похожи на Землю и отличаются от нее по климату и произведениям только сообразно расстоянию их от Солнца, вследствие чего они получают более или менее света и теплоты. Очень может быть, как уже предполагали многие ученые, что всякая неподвижная звезда представляет из себя солнце, подобное нашему, и точно так же служит центром, около которого вращаются такие же планеты. Это предположение, считаемое многими, вследствие невежества или самолюбия, химерическим, способно, однако, дать самое правдоподобное объяснение устройства Вселенной, а равно той цели, ради которой созданы эти светящиеся тела, так мало обращающие на себя внимание поверхностных людей. Гипотеза эта ближе всего соответствует физическим законам, выводам разума и понятию о величии Творца.
 

Бросив этот предварительный взгляд на необъятность Вселенной, предположимте вместе с Ньютоном, что свет пробегает около четырех миллионов лье в минуту; увеличим эту цифру во много раз и затем вообразим, что найдена скорость, превосходящая в миллионы раз даже эту последнюю. Попробуем представить себе, что какой-нибудь предмет был ринут в пространство и летел с этой скоростью в течение миллиардов лет; увеличим, наконец, и эту величину, насколько может сделать это самое горячее воображение. Какой получим мы результат? Все пройденное предметом пространство окажется все-таки ничтожным в сравнении с бесконечностью, и сам предмет в момент остановки нимало не окажется удаленным от центра или приблизившимся к окружности. «Пространство,— совершенно справедливо сказал Эпикур,— должно по необходимости быть бесконечным. Будь это иначе, существовал бы пункт, откуда мы могли бы обнять все пространство одним взглядом, но такой пункт непременно занимал бы место тоже в пространстве, и, значит, за ним опять виднелась бы бесконечность ».
 

Каким же должно быть существо, создавшее в своей премудрости все эти чудеса? Что значит в сравнении со Вселенной наш ничтожный земной шар, имеющий всего девять тысяч лье в поперечнике? Это не более как атом, потерявшийся в бесконечности, и человек, который бы вообразил, что ничего не существует за земным пределом, оказался бы не менее смешон, чем муравей, для которого разорение его муравейника показалось бы концом Вселенной.
Все вышеприведенные расчеты для измерения пространства, так поражающие человека с умом и душой, могут быть с такою же верностью применимы и к измерению времени. Взяв за исходную точку миллиарды столетий и умножая эту сумму насколько хватит воображения и сил, мы получим единицу времени, которая все-таки окажется ничем пред вечностью.
 

Что же после этого наша земная жизнь? Мгновенный луч молнии, пронзивший темное пространство! Человек теряет почву и уничтожается при мысли о своем ничтожестве. К чему ведут все наши блестящие предположения, наше богатство, знатность, науки? Мысль о добре одна может отвлечь мудреца от подавляющей идеи о ничтожестве. Окрыленный ею, он смело бросается в жизнь и если встретится при этом лицом к лицу с самим Богом, то и Ему скажет со скромной уверенностью: «Да! Я бесконечно мал!
 

Я бесконечно слаб, но зато нет такого доброго дела или такой жертвы, которые я отказался бы сделать или принести!»