Идеальный портрет военного. Война — величайшее зло. Поле для служения человечеству

Заговорив о войне, нельзя не признать на первый взгляд довольно странным право, в силу которого люди идут убивать других людей, совершенно им неизвестных и не причинивших им ни малейшего вреда, причем часто бывает, что причина подобного огульного избиения не только неизвестна сражающимся, но иногда даже несправедлива в самом своем принципе.
 

Если взглянуть на предмет со здравой точки зрения, то необходимо прийти к заключению, что солдат является в этом последнем случае предосудительным орудием в руках предосудительно рассуждающих начальников; но, между тем, господствующее мнение возлагает в этом последнем случае ответственность за пролитую кровь только на одних начальников, тогда как солдат считается тем лучше выполнившим свой долг, чем более крови он пролил. К несчастью, здравый смысл играет в жизни такую ничтожную роль, а общественное мнение, наоборот, такую большую, что каждому отдельному человеку приходится поневоле подчиняться последнему, если он не хочет прослыть безумцем.
 

Вот в кратких чертах идеальный портрет военного человека, каким рисую его себе я.
 

Он много думал о тех произнесенных мною высказываниях, с каких можно смотреть на войну и на людей, себя ей посвятивших, и результатом его размышлений был вывод, что благородство и великодушие могут найти применение даже в войне. Он с радостью пришел к убеждению, что если, с одной стороны, война — величайшее зло, то, с другой,— она же представляет обширное поле деятельности для самоотверженного служения человечеству. Что до себя, то он начал со старания улучшить, насколько это было в его власти, участь подчиненных ему солдат.
 

Он приучил их обращаться к себе не с тем страхом, которым часто характеризуются отношения начальников и подчиненных, но, напротив, с радостью и доверием, вызванными убеждением, что тяжелые обязанности службы не будут требоваться с иных сверх должного. Он видел в подчиненных прежде всего людей и потому обращался с ними человеколюбиво и ласково. Исполнение долга требовал он строго, но без мелочной придирчивости. Его награды и наказания были справедливы и беспристрастны. Последние применял он без злобы и всегда обнаруживал сожаление, что необходимость заставляла его прибегать к подобным мерам.
 

Одни низкие, неблагородные поступки не находили в нем никакой пощады. Он был убежден, что низость — непременное свойство всякого дурного человека. Потому он всеми силами старался развить среди подчиненных чувство чести и благородства — этих двух неразлучных спутников истинного мужества и храбрости.
Налагаемые им взыскания никогда не задевали чести тех, которые им подвергались. Это были по большей части назначения на лишнее дежурство или на стражу вне очереди, а также публичные выговоры. Он умел заставить себя бояться, не внушая ненависти, и достиг, что все его любили, не теряя к нему должного уважения как к начальнику. Все его распоряжения излагались твердо, но учтиво. Он умел соединить в себе немецкое мужество и французскую любезность. Тон его речи — твердый, открытый и решительный — обличал презрение к фальши, сознание силы и уважение к званию, которое он носил.
 

Энергия его характера вполне выражалась во всем, что он говорил или делал. Каждое слово его было метко и прямо попадало в цель. Его манера себя держать напоминала характер живописи Рембранта, в которой, как известно, резкие краски, набросанные на полотно смелой и твердой рукою, обличают полнейшее отсутствие обдуманности или претенциозности, поражая впечатлением целого, а не тщательной выпиской деталей.
 

Свободное от занятий время он, в совершенную противоположность своим товарищам, увлекавшимся игрой, кутежами и развратом, посвящал литературе и наукам. Не будучи глубоким философом, он, тем не менее, очень интересовался общедоступными нравственными сочинениями и извлекал из них много полезных мыслей и правил, применимых к тому званию, в котором он состоял.
 

Тактика, фортификация, топография и языки народов, преимущественно ведших между собой войны, принадлежали к предметам, которые мой герой изучал с особенным тщанием и удовольствием. Сверх того, много размышлял он также о трудном искусстве управлять людьми. Школу службы прошел он до педантизма на самом себе, справедливо рассуждая, что тот, кто не знает подробностей какого-нибудь дела, никогда не будет в состоянии управлять им вообще. Искусством выражаться сжато и толково для того, чтоб разом воодушевить и ободрить солдат, обладал он вполне. Соединяя тактику с теорией, он часто задавал себе вопросы, как следовало поступить в том или другом воображаемом случае, и всегда старался разрешать их, принимая во внимание всевозможные побочные обстоятельства. Этим он достиг того, что никогда не затруднялся найтись во всяком стеснительном положении и разрешить его просто, скоро и верно, не упуская при этом из вида даже изящества разрешения, которое всегда привлекает к нам благорасположение толпы.
 

Педантизм и суровость, неразлучно связанные с военным элементом, отразились до некоторой степени и на нем, но он успел их смягчить рассудком, стараясь строго отделить необходимость от злоупотребления. Требования дисциплины предъявлялись им с полной строгостью, но природная его доброта сквозила и в них. Никогда не заставлял он исполнять чего- либо излишнего, хотя, с другой стороны, зорко следил, чтоб праздность или распущенность не испортили духа и нравственности его подчиненных. Он никогда не отдавал необдуманных приказаний, но, раз отдав, требовал точного их исполнения, зная по опыту, что один случай ослушания со стороны подчиненных может причинить более вреда, чем принесет пользы строжайшее исполнение многих других приказаний, далее более важных. Но если он сознавал сам, что данный приказ не нужен или бесполезен, то никогда не настаивал из упрямства на непременном его выполнении, а, напротив, отменял его сам. В подчиненности начальникам подавал он всегда лично первый пример, никогда не позволяя себе забыться в разговоре с ними до невнимания или фамильярности.
 

Он высоко ценил и уважал военное звание, но не требовал для него никаких особых привилегий и строго соблюдал, чтобы солдаты не причиняли беспокойств и обид мирным гражданам и земледельцам. В нем не было также убеждения, что военный человек имеет право вступить в службу любого государства, преследующего даже дурные цели. Напротив, он скорее сам бы сломал свою шпагу, чем предложил ее к услугам деспота, проливающего кровь своих же сограждан. Он по принципу считал себя защитником слабых и угнетенных как от внешних, так равно и от внутренних врагов.
 

Он всецело держался мнения Катона, сказавшего, что солдат должен быть столько же честен, сколько храбр. Для него понятие о чести было перифразой понятия о добродетели, и потому все его силы были направлены на то, чтобы сделать как можно более бескорыстного добра своим подчиненным, причем он действовал с ревностью, какую редко можно встретить даже у религиозных деятелей. Действуя под впечатлением религиозных убеждений, мы часто поступаем хорошо только потому, что боимся наказания в будущей жизни, но истинно честный человек делает добро по наклонности и любви к этому самому добру и никогда не покривит душой, независимо от того, верующий он или атеист. Он делает самого себя судьей собственных поступков и боится приговора этого судьи более всякого другого.
 

Подчиненные моего героя знали, что честность и ревность к исполнению долга — единственные средства, с помощью которых можно было перед ним выслужиться. Это сознавали даже льстецы и поневоле должны были подчиняться общему направлению.
 

С окончанием срока службы солдат он охотно увольнял их в отставку, не обращая внимания на мелочные долги или формальности, к которым можно было бы придраться для удержания их под ружьем. «Ступай,— обыкновенно говорил он в таком случае,— тобой довольны, и потому ты можешь уходить. Что же до твоих долгов, то их тебе не станут считать». Благодаря такому благородному образу действия отряд его никогда не нуждался в людях, потому что все новобранцы охотнее шли служить к нему, чем к кому-либо другому. Дезертирство случалось у него чрезвычайно редко.
 

Одна мысль употребить в свою пользу деньги, назначенные на содержание солдат, была способна его взволновать до глубины души. Он старался, напротив, всеми мерами улучшить их положение, входил в их домашние дела, давал советы, как и где выгоднее приобрести вещи, необходимые для хозяйства, и заботился даже об их удовольствиях. Он защищал их против жадности ростовщиков и спекулянтов; наконец, посещал больных в госпиталях, где нередко, сев на постель страдальца, говорил и утешал его не как начальник, но как добрый, верный друг, пришедший навестить себе равного.
 

Известно, что чувство благодарности развито в военном сословии особенно, что легко объясняется тем, что храбрость, как благороднейшее качество, легко привлекает к себе и другие хорошие свойства нашей души. Можно быть уверенным, что даже в дурном человеке, если только он храбр, наверно отыщутся какие-нибудь хорошие качества. Оценивать людей с наибольшей справедливостью могут лучше всего их подчиненные. Начальник редко может знать хорошо своих подчиненных, потому что эти последние, по самому свойству своих к нему отношений, должны часто лгать и притворяться. Равные также редко показываются друг другу в настоящем своем виде, чему причиной бывают обыкновенно существующие между ними соперничество и зависть. Но перед подчиненными начальнику бывает трудно, да и бесполезно скрывать настоящий свой характер. Что до моего героя, то он был положительно обожаем своими солдатами. Они не теряли его из виду никогда и нигде, и нередко часовой, стоя на страже, рисовал в своем воображении картины битвы, где бы он мог оказать услугу или помощь своему любимому начальнику. Далее во сне случалось солдатам грезить шумом и громом сражения, где все под его же предводительством бросались они в бой, вырывали его из рук опасности, проливали за него кровь и сожалели, проснувшись, что это была только сонная греза.
 

Товарищи любили его не менее. Развитой ум, благородное обращение и манеры привлекали к нему сердца всех. Вся его внешность напоминала изящные, благородные манеры старинных рыцарей, бывших всегда готовыми на подвиги славы и добра. Если б в наше время существовали девизы, то он смело мог бы избрать для себя девиз Баярда: без страха и упрека.