Равнодушие и одобрение. Отличительные свойства характера. Счастье и несчастье
Личные его качества, впрочем, всегда сделают то, что он будет играть
заметную роль во всяком обществе. Что же до людей, ему неизвестных, то к их
мнению он совершенно равнодушен. Он не подчиняет своих чувств и мыслей чужой
пустой болтовне, а тем более не поставит в зависимость от этой болтовни своего
счастья. Что в самом деле нам до того, если люди считают нас несчастными, в то
время когда сами мы совершенно довольны своим положением и не думаем роптать на
судьбу!
Этот взгляд освобождает его вполне от тех унизительных искательств, которых
никак не могут избежать люди, заботящиеся о том, что скажут о них другие. Ему
решительно нет дела до людей, которые судят о нем по гостинному разговору или по
случайному мимолетному знакомству. Еще менее ценит он людей даже умных и
способных, которые, однако, употребляют и ум, и способности на что-либо дурное.
Он ищет одобрения только за то, что признает хорошим и что достигнуто хорошими
же средствами. Честный труд и его плоды ценятся им выше всего. Если такой путь к
достижению общественного уважения следует признать наиболее трудным, то нельзя
сознаться, что он, в то же время, самый верный и почтенный. Раз ему кто-то
поставил в пример человека, который, не стесняясь в выборе средств, успел
достигнуть высокого, хотя вместе с тем зависимого, положения. «Я доволен своей
судьбою больше,— ответил он спокойно,— тот, кого вы назвали,— плут, а я остался
честным человеком. Сверх того, он невелик, а я свободен». Это стремление к
независимости, столь обыкновенное в людях с возвышенной душой, составляет
преобладающую черту его характера, и ему случалось часто и много спорить об этом
предмете, так как о нем господствуют вообще очень сбивчивые понятия вследствие
многоразличности таких связей, которые соединяют людей между собой. Что до
Ариста, то он равно презирает как низкопоклонство, так и грубый деспотизм. По
его мнению, и повиноваться, и повелевать следует с достоинством и благородством.
Широта во взглядах, смелость в средствах и постоянство в преследовании
задуманной цели — таковы главные отличительные свойства его характера. Способный
в течение двадцати лет добиваться осуществления разумно задуманного проекта, он
не смотрит ни на какие препятствия, каким бы градом советов и насмешек его ни
осыпали, и очень часто достигает желаемой цели именно в ту минуту, когда
окружающие считают его наиболее от нее далеким. Это последнее обстоятельство
становится вполне понятным, когда мы вспомним, что толпа обыкновенно принимает
обстановку за суть дела и увлекается блестящим эффектом минуты, не думая
заглянуть в будущее. Неудачи очень часто указывали ему настоящий путь гораздо
лучше, чем успех. Ему случалось нередко нарочно отступать, чтобы шагнуть далее.
Его энергия напоминала в этом случае эластичную пружину, которая чем более
согнута, тем с большей силою дает толчок поставленному возле предмету. Он даже
любит подобного рода отступления, потому что при них предстоит случай лучше
выказать свою решимость и энергию, качества, за которые его уважает всякий, кто
только сведет с ним знакомство. Только полная невозможность, перемена
обстоятельств или убеждение в ошибочности прежнего взгляда могут заставить его
изменить раз принятое доброе намерение. Если помешают исполнить его посторонние
непредвиденные препятствия, он будет бороться против них насколько хватит сил и
уступит без отчаяния. Иногда в этом случае ему приходится только выждать, пока
препятствия устранятся сами собой, и тогда цель будет все-таки достигнута. Если
нельзя дойти до цели прямо, он достигает ее обходимо и добьется с помощью
терпения, чего нельзя взять силою.
Умея часто встать выше случайностей фортуны, с помощью силы и энергии
своего характера он хорошо изучил многие из капризов своенравной богини и потому
давно перестал их бояться. Она никогда не застанет его врасплох. Большинство из
грозящих ему ударов и бед он обыкновенно предвидит заранее и вовремя изыскивает
противодействующие меры, средства и утешения. Счастье и несчастье представляются
ему одинаково полными капризов и непостоянства. Надеяться на первое и не плошать
для избежания второго — такова программа его действий. Счастье его никогда не
ослепит и, наоборот, горе никогда не приведет в отчаяние, потому что он хорошо
знает непостоянство как того, так и другого. Даже доведенный до крайности, он
стал бы утешать себя мыс-
людской характер, его хорошие и дурные качества; у себя дома, в тиши уединения,
обдумывает он, что видел, и делает свои заключения, но более всего наслаждается
в такие минуты всеми прелестями мира и простоты, дороже которых для него не
существует ничего на свете. Часто разбирает он самого себя, причем иной раз
находит в себе пороки и слабости, но рядом с этим вспоминает также добрые
сделанные им дела и оканчивает эту беседу с самим собой подтверждением решимости
жить для общей пользы, ради которой он не задумается пожертвовать даже жизнью.
Его покойная душа всегда готова к восприятию мирных радостей, а
здравый ум гарантирует его от всяких химерических надежд и увлечений. Никто не
умеет лучше его наслаждаться прелестями природы или искусства. Он смело может
сказать, что самолюбивые меценаты разоряются для него на устройство галерей и
прочих драгоценных коллекций и что природа точно так же имела в виду лишь его
вкусы и желания, когда нагромоздила эти горы и леса, открывающие такой
очаровательный вид. Что за нужда, что ни то, ни другое не принадлежит ему?
Обладание такого рода имуществом повлекло бы за собою только хлопоты и
беспокойства, а, сверх того, постоянное занятие одним и тем же предметом могло
бы надоесть и притупить испытываемое удовольствие. Его сад — вся земля; моря —
пруды, заключающиеся в его владениях; цепи гор украшают виды этих владений;
климаты разнообразят растительное царство; Лондон, Париж, Рим — покойные
кабинеты, где он может отдыхать и заниматься. Если существуют места опасные и
неприятные, то они своим контрастом еще более украшают те, где он может жить и
отдыхать в полном покое.
Его любящая душа распространяет чувство счастья и довольства даже на
окружающих. В этом случае он похож на звезду, разливающую благодетельные лучи на
всю ту небольшую сферу, куда они могут проникнуть. Его доброта дает ему
возможность находить радость и счастье даже в таких мелочах, которые в ином, не
обладающем подобною чувствительностью человеке возбудили бы только смех. Так,
чапример, он любит наблюдать за нравами животных и может даже веселиться их
радостью и печалиться их горем. Нередко случалось ему помочь одному в болезни
или сократить страдания другого, нанеся ему мгновенную смерть. Малейшее
насекомое или ничтожный червяк могут вполне рассчитывать на его сострадание. Он
не выгонит мухи, не приняв предосторожности, чтобы не убить ее взмахом руки, и
нередко случалось ему сворачивать с дорожки, по которой он шел, чтобы не
разорить муравейника. Даже к растениям чувствует он почти такое же сострадание и
с особенным чувством радости спешит полить засохший под лучами солнца жасмин.
«Какое право,— говорит он,— имеет человек поставить предел чьей- либо жизни?
Природа умножает свои творения где только возможно, и наше дело способствовать
этому всеми средствами, какие дают нам в руки знание и искусство. А равно, как
можем мы знать, где кончается эта творческая сила природы? Может быть, она
продолжается за те пределы, которые мы можем постичь нашими ограниченными
чувствами. Может быть, рядом с ним живут миллионы неведомых нам существ, о
которых мы не можем составить себе даже понятия, потому что они ускользают от
анализа наших чувств. Что ж до растений, то они вовсе не так отличны от нас, как
это можно подумать на первый взгляд. Они так же развиваются из основного зерна,
так же точно питаются и обладают, подобно нам, мускулами, нервами и половыми
частями, а наконец, подобно нам, подвержены болезням и смерти. Как же можно с
положительностью утверждать, что они лишены дара чувств?»
Как много вопросов, еще более глубоких и еще более неожиданных для
толпы, может родиться в голове истинно образованного, развитого человека! Арист
очень любит углубляться в размышления подобного рода. Чувствуя себя пылинкой в
бесконечности мироздания, он, однако, обнимает эту бесконечность с помощью
мысли. Сравнивая бесконечно великое с бесконечно малым, он смотрит на эти два
противоположные начала точно так же, как смотрят на материю и на дух. Эти два
последние рода существования для него слиты, и он видит в их взаимодействии
результат деятельности Высшего Существа.
Его строгая набожность одинаково чужда невежества фанатика и полузнания атеиста. Он жалеет первого, чуждается второго и прощает обоим. Он не любит говорить о религии без нужды. Культ страны, в которой он живет, считается им точно таким же почтенным учреждением, как ее законы. Он уважает установленный порядок, нападает на одни только злоупотребления, и если находит нужным что-либо уничтожить, то делает это не иначе как указав, чем заменить уничтоженное. В делах веры он считает необходимым, прежде признания себя принадлежащим к той или другой положительной религии, строго проверить ее догматы. Но раз сделав этот выбор, он полагает, что надо более обращать внимание на дела, чем на выполнение обрядов. По его понятиям наиболее религиозным человеком следует считать того, кто сделал более добра своим ближним. Он с особенным удовольствием любит распространять мысль, что благотворительность признается качеством неразлучным с религией даже у самых противоположных, по религиозным догматам, сект и что все они исповедуют главную мысль, что Бог награждает за добрые дела и наказывает за дурные. По этому случаю Арист с восторгом благодарит Бога за то, что Он, при бесконечном разнообразии наших понятий, дозволил им хоть в чем-нибудь сойтись и притом по поводу вопроса, от которого более всего зависит наше счастье. Трудно себе представить, чтоб можно было ошибиться, веруя в то, чему веруют миллионы людей. Арист хорошо знает, что ум его заблуждается часто, и потому далек от мысли навязывать другим во что бы то ни стало свои взгляды и понятия. Сомневаться можно во многом, но чем более изучает он чудеса природы, тем нелепее кажется ему мысль допустить, чтобы все в мире могло кончиться нами, ничтожными атомами, живущими всего какой-нибудь миг, не знающими ни своего происхождения, ни будущей судьбы и, тем не менее, громко провозглашающими, что далее их нет никакого существования. Он не может без смеха видеть наших ученых, успевших исследовать какую-нибудь ничтожную частицу земной поверхности, при полном неведении, что она содержит внутри, изучивших несколько пород животных, растений или ископаемых, измеривших расстояние от нашей планеты до более близких звезд и затем гордо воображающих, что они знают всю суть тайн природы. Но, вместе с тем, он искренно жалеет тех людей, которые, не будучи в состоянии сделать систематизации или верного вывода относительно общих вопросов из тех ничтожных данных, которые они успели собрать, в бессилии закрывают глаза на все, провозглашают с отчаянием, что природа не более как продукт случая, и, приходя к заключению, что превосходящее разум не должно считаться разумным, доходят до сомнения в бытии Того Существа, для которого миллиарды веков равны ничтожному мгновению, а все миры, вместе взятые, имеют значение песчинки, Арист очень любит рассуждать об этих высоких предметах. Наши затеи, проекты, богатство, науки и даже несчастья — все теряется в бесконечности. Углубясъ в мысль о ней, ему кажется иногда, что он даже перестал существовать, что не стоит двигаться и считать себя чем-нибудь. Но в минуты такого раздумья является утешительная мысль, что если мы ничтожны по значению, то можем быть великими чувством. Мысль эта способна поднять нас в собственных наших глазах и убедить, что только с помощью добродетели можем мы сделаться на земле чем-нибудь. Часто случается ему думать о той счастливой минуте, когда душа его, разбив телесные оковы, улетит к источнику вечного света, повинуясь тому вечному закону, в силу которого дух может очиститься, только пробыв в менее чистой оболочке, чрез что он получит право и возможность узнать истины, бывшие до того ему неизвестными. Смерть, страшная смерть не имеет для него ничего ужасного. Напротив, мысль о ней вызывает на его уста улыбку счастья. Он приветствует ее как будущего друга и помнит, что она приближается к нам с каждой минутой. Он видит в ней конец наших несчастий и слабостей, а равно верную защиту против козней врагов. Она в его глазах не более как переход к иной жизни, точно так же подчиненной законам вечной мудрости, чья благость пошлет ему наконец безмятежные покой и счастье.