Ханжа и безнравственность. Общественная польза нравственности. Любовь и семья
Для человека развитого нравственность отождествляется с пониманием о
честности, но толпа обыкновенно смешивает нравственность с целомудрием.
Безнравственным человеком очень часто зовут такого, который, обладая горячим
темпераментом, бывает невоздержан в чувственных наслаждениях. «Для ханжи,—
говорит Лабрюйер,— пет греха выше невоздержанности». Укоренению этого взгляда
очень много способствовали различные столкновения и обстоятельства обыденной
жизни, как, например, ревность, особенно между супругами, самолюбие
родственников, а также женщин и девушек, сберегших свою собственную чистоту, все
равно по темпераменту ли или из осторожности и необходимости; но всего более
играет в этом случае роль строгий взгляд на этот предмет старых людей, которые
потеряли уже возможность наслаждаться, и потому, помимо зависти к молодежи,
любят хвастать своим невольным воздержанием, будто какой-то добродетелью.
Конечно, с точки зрения общественной пользы, воздержанность в этом отношении
очень важное качество; отцы и мужья даже обязаны смотреть на нее в некоторых
случаях именно с такой точки зрения, а равно женщины и девушки должны непременно
ей подчиняться столько же по обязанности, сколько ради собственного блага; но
если взглянуть на предмет с более общей точки зрения, то нельзя не прийти к
выводу, что существуют добродетели несравненно важнейшие и требующие со стороны
законодательства гораздо большего надзора...
Я должен повторить здесь сказанное уже мною выше, а именно, что надо
делать различие, когда я говорю как метафизик, политик и моралист. В первом
случае я анализирую чувства без всякого применения их к обязанностям; во втором
— рассматриваю человека как члена общества, подчиненного исключительно законам
естественным независимо от каких- либо иных местных условий, наконец, в третьем
— ставлю естественные чувства и влечения лицом к лицу с обязанностями,
вытекающими из личных отношений людей между собою, сообразно существующим нравам
и установлениям.
Я проповедую не распущенность, а свободу, и потому объявляю себя
защитником всех тех прав и удовольствий, которые не причиняют обществу никакого
вреда. Я восстаю против предрассудков и недомыслия, которые меряют достоинства
ложной меркой, часто не чуждой корысти и смешивают понятия, различные по самой
своей натуре; а, наконец, считаю нужным заявить, что говорю о занимающем нас
теперь предмете, обращаясь более к правителям, судьям и философам, чем к отцам и
матерям семейств.
Любовь со всеми ее атрибутами и последствиями должна рассматриваться с
политической точки зрения как человеческая слабость, подчиняющаяся очень многим
условиям, климатическим, естественным, нравственным и обычным; потому и смотреть
на нее надо снисходительно. Не говоря уже о распространенности этой страсти, не
надо упускать из вида, что в ней заключается величайшее наслаждение для всякого
отдельного человека, а потому значение ее громадно и для всего общества. Ставить
этому наслаждению какие-либо законные границы можно только в случае, если
злоупотребление им грозит опасностью чьим-либо основным гражданским правам, да и
тут излишняя строгость каких-либо постановлений всегда будет антипатична.
Общественный организм во многом схож с организмом всякой отдельной личности и
подобно этому последнему непременно требует какого-нибудь занятия, которое его
бы волновало и служило средством отдохновения от житейских трудов и горестей.
Если эта естественная потребность остается без удовлетворения, то с тем имеете
нарушается равновесие в органических отправлениях, и силы организма или
истощаются от неестественных порывов, или ослабевают от бездействия. Потребность
эта, сверх того, бывает сильнее в период спокойной и мирной жизни, не
развлекаемой бурными внешними событиями или не забитой горем и нищетой. Разврат
и зрелища часто служили дурным правительствам средством, чтобы ослабить и
закрепостить народный дух, и, наоборот, умеренное пользование удовольствиями
любви в состоянии поддержать и направить патриотизм нации. Пользование это
служит во многих случаях суррогатом свободы. Оно нас утешает, веселит,
увеличивает привязанность к родине, предотвращает поспешность в заключении
необдуманных, несчастных браков и унимает страсти тем, что доставляет
возможность наслаждаться без больших хлопот и лишений. Впрочем, поощряя слишком
сильно удовлетворение сердечных потребностей и стараясь сделать их более
утонченными и развитыми, мы хотя и сделаем людей более учтивыми, остроумными и
деликатными, но вместе с тем разовьем в них ветреность, слабость и
бесхарактерность. Наоборот, стремясь ввести слишком пуританские нравы, мы,
правда, сделаем общественный характер более твердым, но зато воспитаем в людях
суровость и бессердечие. Таким образом, оказывается, что крайность будет вредна
как в том, так и в другом случае. Не слишком много, не слишком мало — таков
должен быть постоянный припев всякого истинно философского взгляда на жизненные
отношения.
Особенной заботливости законодателя должен подлежать вопрос об
обеспечении судьбы незаконнорожденных детей, а также о возможной, по крайней
мере, поддержке супружеской верности. От этой верности зависит душевное
спокойствие отца, а от спокойствия — любовь его к детям, обеспечивающая со своей
стороны хорошее их воспитание. Что же касается до этого последнего, то выше было
уже сказано, что в нем заключается главнейший залог общественного порядка и
благополучия.
Я во всем люблю обращаться за доказательством к опыту; этот же последний часто свидетельствует, что даже излишне развитая сладострастность может прекрасно уживаться в людях с серьезными добродетелями. Не говоря уже об известной развращенности многих героев древности, мы можем найти всякие тому доказательства в истории Греции и Рима. Эпоха славы, величия и просвещения этих стран была также временем величайшего разврата. Хотя это не значит, чтобы последний способствовал развитию первых качеств, но все-таки тем доказывается возможность совместного их существования. Государства эти были сгублены не излишком чувственных наслаждений, но деспотизмом, роскошью и потерей нравственных качеств, следствием чего обыкновенно является невежество и слабость. В наше время (1785) две самые мужественные нации, Англия и Пруссия, относятся к этому вопросу с наибольшей снисходительностью, тогда как в других странах, несмотря на строгость надзора, господствуют раздоры, суеверия и бессилие. То же явление можно заметить, если перевести взгляд на отдельные сословия. Военные люди отличаются и смекалкой, и смелостью, и твердостью характера, а, между тем, склонность к чувственным наслаждениям развита в них более, чем в других классах общества. Умеренное наслаждение не только не вредит организму, но, напротив, его подкрепляет. Неудовлетворенный пыл способен разгорячить кровь более болезненным образом, чем исполнение желаемого. Легкое волнение, дозволяемое себе без излишка, освежает даже умственные способности и подкрепляет силы, тогда как насильственная воздержанность их ослабляет.
Природа непременно требует, чтобы мы не оставляли в праздности данных нам
физических способностей, потому что развитие их оказывает благоприятное влияние
на способности нравственные. Чем меньше преград будем мы ставить природе, тем
легче достигнет она своих целей, которые, во всяком случае, понимаются ею лучше,
чем нами. Но все-таки некоторые примеры, подавляемые в этом случае свыше, не
будут вредными. Хорошие законы и обычаи, существующие на этот счет, могут
принести пользу частным лицам, отнюдь их не связывая.
Еще один пример. Я не знаю страны в Европе, где отношения между полами
были бы так вольны, как в немецкой части Бернского кантона, а, между тем, нет и
мире населения более трудолюбивого, предприимчивого и добропорядочного.
Не надо никак думать, что подобный род свободы ведет к развращенности нравов.
Это могло бы случиться только тогда, если бы свободные отношения являлись как
единственные случаи, но при общем признании их законности дело получает
совершенно иной вид. В вопросе, о котором идет речь, преступность заключается не
в самом факте, но в том мнении, которое о нем господствует в обществе. Есть
местности, где вовсе не считается компрометирующим честь девушки, если сна
проведет целую ночь в одной комнате со своим любовником — без малейшей надежды
для последнего что-нибудь получить, пока не будет между ними слажено
окончательное соглашение принадлежать друг другу ( Один
крестьянин как-то жаловался мне, что воры посещают его плодовый сад. Я спросил,
почему не держал он сторожевой собаки, и получил ответ, что таким образом ему
никогда не удалось бы выдать своих дочерей замуж. Удивленный такими словами, я
попросил объяснить и узнал, что собака помешала бы молодежи лазить по ночам к
дочерям его через окно. Другой крестьянин (старшина деревни) наивно хвастал мне,
что когда жена его была девушкой, то ни у одной из ее подруг не было такого
множества любовников, приходивших проводить с нею ночи. Люди эти требуют только,
чтобы у них не было современных соперников, а о своих предшественниках не
заботятся нимало. Трудно решить, не более ли благоразумен такой взгляд
сравнительно с нашим.
Вот еще один характерный анекдот, за достоверность которого я ручаюсь. Один
богатый и известный в околотке путешественник должен был остановиться ночевать в
очень дальней и уединенной долине и нашел приют в доме одного зажиточного,
уважаемого крестьянина. Дочь последнего до того обворожила путешественника своей
молодостью, только что расцветшей красотой, врожденной грацией и наивностью, что
он не мог удержаться, чтобы не выразить ей явного предпочтения перед прочими
девушками на небольшом сельском празднике. Это очень польстило красавице, и
завязавшаяся затем между ними оживленная беседа скоро приняла такой характер,
что восхищенный путешественник решился в пылу страсти прямо предложить ей
провести с ним ночь. «Прийти ко мне в комнату вам нельзя,— отвечала девушка,— я
сплю с родными, но дожидайтесь меня у себя, я сама приду к вам ночью». Вечером
ока проводила его со свечой до двери комнаты, и когда он в восторге думал, что
удобная минута настала, девушка вдруг вырвалась из его рук и быстро проговорила:
«Нет, нет, я не смею, надо спросить позволения у матери». Пусть читатель
представит себе удивление гостя! Тонкая деревянная переборка отделяла его
комнату от спальни ее родителей, и он мог явственно слышать, как красавица
умоляющим голосом упрашивала мать согласиться. Та сначала колебалась, но потом,
обращаясь к отцу, который уже спал, спросила: «Ты ведь позволишь Тринели
ночевать с господином майором?» — «Ну конечно,— отвечал тот,— с ним я позволил
бы ночевать даже тебе».— «Ну, ступай,— продолжала мать,— только будь умницей и
не раздевайся совсем». Тринели обещала и сдержала слово, несмотря на то, что
обещанье быть умницей было взято только с нее. Впрочем, да не подумает читатель
чего-либо дурного. Утром Тринели проснулась девушкой, как была, убрала комнату,
приготовила кофе для своего друга, бывшего еще в постели, и отрезав кусочек
бархатной ленточки, украшавшей ее грудь, подала ему ее со словами: «Вот возьми
это на память о счастливой ночи! Как жаль, что ты не моего состояния и не можешь
принадлежать мне навеки!»). Если же оно состоялось, то свадьбы
действительно иногда не ждут. Подобное времяпровождение имеет непереводимое
название einander fechen, то есть друг друга испытывать. Не надо забывать, что
те же самые девушки, которые допускают столь вольное с собою обращение и не
видят в нем ничего иного, кроме любезности и доказательства своей
привлекательности, вовсе не лишены главных прелестей женщин, заключающихся в
доброте, чистоте и скромности. Их естественная красота развивается на свободе и
точно так же манит горячие желания. Оба пола оказываются здесь удовлетворенными:
тихий, кроткий и стыдливый перестает быть скромным, не находя надобности
притворяться, а сильный, смелый и страстный находит исход для своего пыла,
который при подавленности мог бы перейти в опасное брожение.
Есть много округов, в которых из двадцати девушек, вступающих в брак,
по крайней мере, тринадцать делаются беременными еще до свадьбы. Эта
преждевременность имеет за собой ту хорошую сторону, что гарантирует семейную
жизнь от бездетности. Сделавшись женами, девушки эти обыкновенно строго хранят
супружескую верность. Сильный, страстный пыл оказывается для обеих сторон уже
прошедшим, любопытство удовлетворенным. Таким образом, здесь, как и во многих
случаях жизни, сам природный инстинкт как бы выработал обычай, которым все
довольны. Холостяки, имеющие возможность с такою легкостью удовлетворять своим
потребностям, делаются более осторожными в обращении с замужними женщинами, и
потому даже семейное счастье получает вследствие этого обычая большую гарантию.
Существует довольно распространенное мнение, будто вольные нравы
оказывают вредное влияние на прирост населения. Если это справедливо, то разве
только для высших классов общества, среди же простого сословия подобного рода
отношения способны оказать на увеличение населения скорее более благоприятное
влияние, чем дурное. Молодой человек и девушка, не желающие еще вступить в брак,
находят для себя его суррогат, которым остаются оба довольны. Серьезное
затруднение может встретиться только при беременности матери, но здесь является
на помощь тот инстинктивный здравый смысл, который в большинстве случаев
управляет людскими поступками. Хотя закон обязывает отца только к материальному
обеспечению детей, но на деле бывает так, что соблазнитель молодой девушки
всегда на ней женится, если любовь их имела известные последствия. И этот
трезвый логический взгляд на вещи, надо прибавить, распространен в среде низшего
сословия гораздо более, чем в кругу образованных классов. У нас есть приходы,
где в течение двадцати — тридцати лет не бывало случая рождения ребенка вне
брака, хотя, по свидетельству священников, почти все женщины, которых они
венчали, были в состоянии беременности.
Наша столица является в этом случае замечательным контрастом тому, что
только что сказано, но на это есть свои законные причины. Наши девушки высшего
круга отличаются сдержанностью, какую трудно встретить в любой из европейских
стран. Она в этом случае доходит даже до излишка, что, впрочем, оправдывается
тем, что, во-первых, действительно трудно найти более красивую расу женщин, а,
во- вторых, что обычай давно ввел в стране, где они живут, свободное отношение
между полами, а потому женщины, желающие себя предохранить от излишнего
ухаживания, должны поневоле выказывать холодность и сдержанность. Нигде не
собираются так часто веселые компании молодежи, где девушки от пятнадцати до
двадцати лет свободно и без присмотра шутят и гуляют с молодыми офицерами, и
однако никогда эти шутки не доходят до двусмысленных намеков или до чего-либо
подобного. Равно нет примеров сомнительной репутации девушек этого сословия, и
если подобного рода сплетни существуют, то они всегда касаются женщин замужних,
которым надо бы держать себя еще более осторожно. Сколько скандальных
приключений и принудительных браков возникло бы из подобного рода отношений во
Франции! У нас же невозможность подобных случаев гарантируется свободой одного
пола, сдержанностью другого, а еще более гордостью и самолюбием. Молодой
человек, у которого под рукой бездна женщин низшего сословия в горных деревнях,
отдающихся по первому намеку, не станет рисковать своей репутацией, спокойствием
и даже трудом для того, чтобы завести интригу, которая, далее в случае успеха,
принесет ему гораздо более неприятностей, чем удовольствия, и, пожалуй, даже
сделает его на всю жизнь смешным. Потому он довольствуется просто веселым
времяпровождением и посещает общество женщин единственно для приятной болтовни.
Таким образом, вольность нравов в одной части населения гарантирует от этой
вольности другую его часть. Существующее зло все-таки лучше, чем то, которое
произошло бы от нарушения супружеских и семейных связей.
Не в этой сдержанности следует, однако, искать причины той сухости и монотонности, в которых справедливо упрекают наши общественные собрания высшего круга. Свойства эти обусловливаются иными, более прямыми причинами. К ним надо, прежде всего, отнести суровость нашего климата, хотя и здорового, но тем не менее способствующего образованию более твердых мускулов и густой крови. Наша флегма и склонность к медлительности во всем обязаны происхождением именно этому обстоятельству. Наши крестьяне вполне оправдывают этот взгляд. Затем следует упомянуть о нашем самолюбии, этом коренном качестве швейцарцев, вошедшем в пословицу у наших соседей, зовущих нас обыкновенно Stolze Berner. Далее немало влияния оказывает принятый обычай, что наши общественные кружки почти всегда составляются из личностей приблизительно одного возраста и сословия, что придает их отношениям и беседам более однообразный характер. Наше государственное устройство, при котором почти все выдающиеся, развитые люди бывают политическими соперниками, также оказывает влияние на то, что дружба и сочувствие принадлежат к редким существующим в нашем кругу качествам, тогда как взаимная зависть и склонность к загадочному злословию, напротив, в нем процветают. Я думаю, незачем повторять, как много теряют от этого оригинальность и задушевность общественных бесед. Беспрестанные переходы от значения к ничтожеству, от политической власти к бессилию воспитывают в людях ненависть и недоверие друг к другу. Коммерческие и другие дела, которыми заняты почти все, воспитывают ум на счет воображения и приучают к точности и последовательности в речах до того, что далее разговорный язык начинает отзываться техническими и юридическими терминами. К этому надо прибавить умственную леность наших сибаритов-богачей, не желающих много думать как о серьезных предметах, так равно и о доставлении себе благородных развлечений. Наши вечерние собрания похожи на беседы деловых, а отнюдь не светских людей. В мелочах, как, например, в моде, мы рабски подражаем нашим соседям и готовы, в этом случае, ради обезьянства отказаться даже от наших действительно хороших качеств, которые, например, свойственны нам — простота и изысканность. Швейцарец, желающий быть щеголем, напоминает медведя, вздумавшего, вопреки своему тяжелому сильному сложению, учиться скачкам и кривляниям обезьяны. Пусть лучше медведь останется при дарованных ему природою качествах, и тогда он во многом превзойдет обезьяну; если же он захочет во что бы то ни стало взять ее образцом, то кончит тем, что сделается смешнее самой обезьяны.