Два положения юриспруденции. Неосторожность и злой умысел. Обстоятельства
Уголовная юриспруденция основывается на двух очень простых положениях, из
которых первое учит, что всякое наказание, насколько это возможно, должно быть
соответственно преступлению, а второе, что значение преступления измеряется тем
злом, которое оно причинило обществу. Эти два начала, в сущности, сливаются в
одно, и его следует принимать исходным пунктом для всяких дальнейших выводов по
этому предмету. Одно-единственное, которое равно применяется как к теории, так и
к практике, как к общему взгляду, так и к частностям, и, сверх того, не
допускает ни малейшего исключения. Правило это можно назвать светочем
юриспруденции, которым рассевается всякое сомнение и обличается всякая ложь и
невежество. С помощью его спасительного руководства вся сложная теория
занимающего нас вопроса низводится к нескольким аксиомам, настолько
удобопонятным, что если дальнейшее изучение науки уголовного права и представит
какую-нибудь трудность, то трудность эта произойдет уже не от неясности основных
начал, но единственно от сложности дальнейших подробностей, которые, тем не
менее, не перестанут быть частями одного стройного целого. Если кто- нибудь не
согласится со справедливостью этой системы, то пусть укажет, чем следует ее
заменить.
Один уважаемый писатель (Полье), правда, оспаривал правильность такого взгляда, но это произошло потому, что он иначе поставил вопрос и, сверх того, нехорошо его понял. Вот что он говорил: «Уверяют, что наказание должно быть строго пропорционально вреду, нанесенному преступником. Если согласиться с этим взглядом, то может случиться, что нечаянная ошибка, произошедшая вследствие неосторожности, будет иной раз наказана гораздо строже, чем обдуманно нанесенное зло. Злодей-сын, умертвивший старика отца, жившего вследствие слабости и старости на попечении семьи, окажется благодетелем этой семьи, тогда как неосторожный ветренник, пожегший нечаянно дом, будет судим и наказан как злой преступник. Убийца, чье покушение не удалось, будет оправдан, а несчастный, нанесший кому-нибудь смерть по неосторожности, подвергнется преследованию закона». Автор приведенного мнения, по- видимому, забывает, что здесь речь должна идти не о частном, а об общем вреде.
Если сын, убивший в данном случае отца, или убийца, чье покушение не удалось, действительно не причиняют большого материального вреда семье или избегнувшей смерти жертве, то как тот, так и другой свершают тяжкое преступление тем, что попирают своими поступками самые священные права природы и общества. Ими подается пагубный пример поступков, которые, в случае безнаказанности, могут разрушить общественную безопасность, чувство благодарности и вообще все семейные связи.
Относительно неосторожного поджигательства и убийства также следует заметить, что причиненное ими зло касается только частных лиц, строгое же их наказание принесло бы вред всему обществу, поселив в сердце всех честных граждан постоянный страх, что каждого из них может ежеминутно ждать эшафот, несмотря на всю чистоту их намерений и поступков. Далее автор продолжает: «Вор, укравший тысячу экю, значит, должен быть наказан в сто раз строже, чем укравший только десять! Как же это исполнить? Должен ли первый получить тысячу палочных ударов, а второй только десять или следует заключить одного в тюрьму на сто дней, а другого на один?
Наконец, чтобы быть вполне справедливым, придется приводить в известность имущества пострадавших от воровства, чтобы определить ту степень лишения, которой они подверглись пропорционально их благосостоянию». Здесь автор точно так же ставит частные интересы на первый план против общественных. Вора наказывают не за стоимость вещи, а за самый факт воровства, выходя из простого соображения, что тот, кто украл безделицу, способен украсть и больше, если к тому представится случай.
Если смотреть на воровство исключительно с экономической точки зрения, то можно, пожалуй, его оправдать совершенно, в силу заключения, что этим путем избыток богатства переходит в руки бедняков. Но обществу гораздо важнее утвердить в отношениях между членами другое правило, а именно: чтобы члены эти не делали противозаконных поступков и чтобы собственность была неприкосновенна, потому что, в противном случае, будет разрушен всякий общественный порядок. Что касается до принятия в соображение степени богатства пострадавшего от воровства, то этот вопрос действительно должен войти в соображение законодателя и приниматься во внимание судьями или произносящими приговор. Нельзя отрицать, что вор, укравший у бедной семьи последние сто экю и этим самым разоривший ее, может быть, окончательно, должен считаться более преступником, чем тот, кто похитил сто экю у богача, для которого потеря такой ничтожной суммы совершенно нечувствительна.
Впрочем, слишком широкое толкование этого правила могло бы привести к
произволу судьи, и потому им следует пользоваться крайне осторожно. Автор
приведенных мнений не замечает, что он опровергает сам себя в дальнейших своих
соображениях, когда рисует, например, картину отца семейства, старающегося
поддержать мир и согласие в своей семье и взыскательно относящегося к виновным
членам по степени их вины, причем он принимает в соображение их характер,
степень соблазна, закоренелости, развития и тому подобного, взвешивая при этом
степень зла и влияния, которых дурной поступок может произвести на
нравственность всей семьи. Все подобные рассуждения ясно доказывают, что автор
становится здесь на сторону именно того принципа, против которого он вооружался.
Он воздерживается только от провозглашения общего правила с той точностью, как
это может сделать прямой закон, в подробностях же развивать и доказывать именно
это правило, а именно: что степень преступности какого-нибудь деяния измеряется
степенью зла, которое причинено этим деянием обществу, а не частным лицам, хотя,
с другой стороны, надо заметить, что зло, в большей части случаев, равно
касается обоих.
и действительности в кодексах большинства европейских государств можно часто
встретить случай, что поступки, которые следует безусловно признать
преступлениями, не предусмотрены законом и остаются безнаказанными; тогда как
другие, не заключающие в себе ничего предосудительного, влекут за собою
несоразмерно строгую кару. К числу последних можно отнести многие мелкие пороки,
которые совершенно достаточно было бы предать суду и позору общественного
мнения, в силу того принципа, что клеймо презрения всегда было и будет для них
самым лучшим предотвращающим средством.
Есть преступление, которое хотя и вызвало уже в большинстве
существующих кодексов установление смягчающих для себя обстоятельств, но
заслуживает, по моему мнению, еще большей снисходительности. Преступление это
возбуждает сожаление к виновному тем, что оно обыкновенно бывает неразрывно
связано с некоторым не только не дурным, но, напротив, возбуждающим симпатию
чувством чести. Страх позора и нередко даже сочувствие к несчастному предмету
преступления, обреченному впредь только на горе и бедствия, бывают обыкновенно
главными побудительными причинами к убийству незаконнорожденных детей их
матерями. Поэтому этот вид преступления непременно заслуживает
снисходительности, тем более что само общество является в нем как бы косвенным
участником вследствие того бессердечия, с которым клеймит оно виновниц жестоким
позором общественного мнения вместо того, чтобы содействовать распространению
более человеколюбивых воззрений. В вопросе этом, мне кажется, мало придают
значения тому факту, что только родившийся ребенок не может еще претендовать
вполне на звание человека и что в большинстве случаев он, родясь при таких
обстоятельствах, не достигает возраста, в котором может сделаться полноправным
членом, приносящим обществу пользу. Едва покинув утробу матери, он еще долгое
время продолжает как бы по-прежнему быть ее же частицей и не обладает никаким
сознательным чувством. Вот почему в афинских законах Солона, в римских
постановлениях двенадцати таблиц, а также у китайцев, родителям предоставлялось
даже право над жизнью и смертью детей. Сверх того, надо заметить, что
привязанность матери к ребенку по естественному закону так велика, что надо
предположить существование очень веских причин, которые могли бы ее разрушить и
вызвать преступление, которое по отношению к его предмету, может быть,
предотвратит для него гораздо большие несчастья в будущем. Редкость случаев
детоубийства у названных наций, где оно было позволено, доказывает, что природа
ревниво стоит здесь на страже своих прав (Юм говорит об обычае
греков подкидывать детей, о чем повествует Плутарх, прибавляя, что, может быть,
это способствовало увеличению народонаселения тем, что многочисленность семейств
не пугала бедняков и они охотнее вступали в брак. Впрочем, природа и здесь
приходит на помощь. Мы видим, что подкидывания вовсе не так часты и что на это
немногие решаются даже в крайности.). Поэтому если необходимо
наказать несчастную мать, то пусть накажут ее лишением свободы, но не отнимают
жизни у развитого полноправного существа в возмездие за поступок, который если
пресек действительно чужую жизнь, то, во всяком случае, жизнь, ничем еще себя не
ознаменовавшую. Не надо забывать, что оставляемая в живых преступница может
вознаградить общество помимо работы еще и тем, что в будущем от нее могут
родиться новые существа, которым, быть может, посчастливится искупить грех
матери той пользой, которую они принесут своими трудами и способностями.
Наши религиозные принципы часто становятся в противоречие с политическими. Много было говоре- но и писано о разногласии некоторых Моисеевых постановлений с законом естественным, но спор этот не имеет серьезного значения. Надо раз себе поставить и разрешить вопрос: следует ли считать постановления Ветхого завета отмененными вполне или нет? Если их считать отжившими свой век и не имеющими более применения, то о них нечего и упоминать; если же признавать их обязательную силу, то надо исполнять их без рассуждения все. В последнем случае мы должны отказаться есть мясо кроликов, зайцев и свиней, считать нечистыми лебедя и уток, перестать разводить мулов, не сеять на одном и том же поле различных зерен, не впрягать осла вместе с волом в одну телегу, не делать смешанной пряжи из льна и шерсти, женщинам не носить шляп и не закрывать лиц; не одеваться в амазонки, потому что надевающий одежду не своего пола тем самым делается неугодным Богу. Наконец, идя далее, придется побить камнями перед отчим домом девушку, которая не представит на другой день свадьбы неопровержимого доказательства своей невинности! (Второзаконие, гл. 22). Далее сказано еще: «Если кто ляжет с женой во время кровоочищения и откроет наготу ее, то он обнажил истечение ее, и она открыла течение кровей своих, оба они да будут истреблены из народа своего», то есть, иными словами, будут преданы смерти (Левит 20). Кто же нынче увидит в этом проступке что-нибудь более серьезное, чем простую нечистоплотность? А между тем, если признавать весь закон Моисеев обязательным, то ни для чего не следует делать исключения.