Человек и власть. Сосредоточение власти в одних руках. Олигархия. Личный интерес
Критика и сравнение достоинств различных правительств составляли
вопрос, которым люди занимались, вероятно, гораздо ранее Платона, Аристотеля,
Полибия и других знаменитых людей древности, чьи труды по этой части отличаются
такой ясностью и полнотой, что, желая сказать в настоящее время что-либо новое,
мы можем скорее исказить истину, чем ее дополнить. Но если нельзя сделать на
этом поле деятельности что-либо самостоятельной работой, то можно с пользой
заняться изучением и группированием того, что уже сделано. Можно компилировать в
небольшом объеме сказанное и разбросанное во многих сочинениях, дополнить этот
труд новейшими взглядами, сообразно данным современной истории, и, наконец,
взглянуть, в какой степени выводы и мнения авторов древности применяются к
государствам нашего времени. Если эта последняя часть предполагаемого мною труда
выполнялась до сих пор так дурно; если правила, излагавшиеся до сих пор в так
называемых классических сочинениях о праве и политике, приводятся с такой
неполнотой в сочинениях современных, так что эти последние нередко грешат
отсутствием ясности и полноты и, напротив, изобилуют противоречиями и
несостоятельными взглядами на самые обыкновенные предметы, то это происходит от
того, что современные авторы часто не смеют высказать то, что хотят сказать,
вследствие чего и труды их обличают страх перед ответственностью, которой они
могут подвергнуться за слишком смелые и откровенные суждения.
Весьма вероятно, что у первобытных обществ, картину развития которых я
только что изложил в общих чертах, правительственная власть сосредотачивалась в
общем собрании всех отцов семейства или достигших зрелых лет граждан, причем
общественные вопросы решались после свободного их обсуждения всеми членами
собрания. Собрания такого рода могли, однако, только устанавливать законы и
правила, но не были в состоянии наблюдать за их выполнением. Исполнительскую
власть следовало по необходимости поручить отдельным, заслужившим доверие
общества лицам, с тем, чтобы они образовали из себя постоянно действующее
учреждение, которое приводило бы в исполнение то, что постановляло общее
собрание, и прибегало в экстренных случаях к его помощи.
Человеку, в каком бы состоянии он ни находился, всегда присуще
стремление увеличить свою власть. Вследствие этого было совершенно естественно,
что выбранные, таким образом, представители общества, будучи облечены от его
имени значительной властью, очень скоро стали стремиться к тому, чтобы
употреблять эту власть в свою пользу, в ущерб пользе остального общества,
увеличивать всеми мерами полученные полномочия и всячески удалять общество от
контроля их действий. Последняя цель обыкновенно достигалась тем, что или дела
представлялись непосвященной в ведение их массе народа в возможно более
запутанной, темной форме, или правители отвращали народ от всякого вмешательства
в дела, стараясь утомить ого частыми созывами в собрания и неустанно проводя
мысль, что все пойдет прекрасно без всяких собраний, лишь бы народ верил раз
выбранным и облеченным его доверием лицам.
Эти облеченные властью лица были сначала выборными, причем
преимущество отдавалось, конечно, тем, кто по своим способностям, опытности,
энергии и патриотизму представлял наиболее ручательства в твердости и умении
вести дела. Но как скоро полученная ими власть упрочилась в их руках, личное
достоинство перестало быть единственным мерилом дальнейших выборов. Отец захотел
передать свое право сыну или близким родственникам, и аристократия из выборной
превратилась в наследственную. С этой минуты способность и энергия перестали
быть единственными средствами, чтоб пробить себе дорогу к значению и власти.
Лица, облеченные этими прерогативами с самого рожденья и составлявшие в обществе
совершенно особые классы, не видели более надобности добиваться того, что было у
них в руках без всяких усилий. Следствием этого явились леность, изнеженность и
невежество. Первобытное равенство граждан уничтожилось. Патриотизм ослабел или
сохранился только в немногих классах; таланты угасли, не находя дороги, а на
способных людей стали далее смотреть с недоверием и страхом. Различные классы
общества разъединялись все более и более; роскошь стала возрастать, а вместе с
нею жадность к корысти. Скупость подчинила себе честность, так что общественные
должности сделались предметом домогательства не ради желания приносить пользу,
но исключительно для того, чтобы обогатиться.
С течением времени значение и власть сосредоточились еще в меньшем
числе аристократических семейств, между которыми возник раздор из-за
исключительного обладания тою же властью и тем же значением. Имя республики
сделалось чисто поминальным, и власть, в сущности, сделалась достоянием очень
небольшого числа лиц. Период этот ознаменовался наиболее льготной жизнью для
простого народа, потому что узурпаторы старались ему льстить и потакать его
желаниям для того, чтобы привлечь его на свою сторону, заставив позабыть свои
прежние несправедливости. Народ действительно заснул сладкой дремотой, но тем
тяжелее должно было оказаться пробуждение.
Олигархия, то есть сосредоточение верховной власти в руках небольшого
числа аристократических семейств, имела везде следствием, как это
свидетельствует история, внутренние раздоры и распри, зависть, неудовольствие,
постыдный деспотизм и, наконец, междоусобные войны со всеми их ужасами.
Истомленные борьбою партии, не будучи в состоянии ни победить, ни покориться
одна другой, решались обыкновенно выйти из этого невыносимого положения выбором
одного верховного вождя, если, впрочем, вся страна не была покорена еще до того
более могущественным соседом.
Этот новый избранный повелитель вначале не имел права передавать
верховной власти своим потомкам, но затруднительность частых выборов,
сопровождавшихся обыкновенно беспорядками и даже междоусобными войнами, была
причиной того, что власть избранного повелителя была признана наследственной,
хотя и ограниченной основными законами страны.
Выше было уже сказано, что желание усилить свою власть присуще всякому
человеку, и потому очень понятно, что многие из выбранных правителей стали
стремиться к тому же: дурные, ради исполнения своих прихотей, а хорошие — для
того, чтобы ни в ком не встречать препятствия делать добро. Такого рода власть
не оставляет желать ничего лучшего, когда она находится в руках Тита или Генриха
IV. Но история, к сожалению, показывает, что это не всегда бывало так. Люди на
высоте власти оставались людьми же, а потому и среди этих привилегированных
личностей, наряду с просвещенными, добрыми и храбрыми, встречались люди далеко
не обладавшие этими свойствами. Герои редки и родятся веками, особенно такие,
которые соединяют в себе все три только что названные качества, обладание
которыми необходимо людям, стоящим во главе общества, еще более, чем простым
смертным.
В дурно устроенной и дурно управляемой стране глохнут и вянут все
обществе иные добродетели. Личный интерес становится исключительно на их место.
Трудолюбивый земледелец низводится на степень эксплуатируемого существа,
которому из плода трудов его едва оставляют ровно столько, чтоб он не умер с
голоду. Все остальное отбирается для того, чтобы быть безумно растраченным на
роскошь и прихоти. Люди прочих классов общества точно так же ценятся, лишь
насколько можно извлечь из них пользы для удовлетворения тех же постыдных
потребностей, или по степени поддержки, которую они могут оказать в критическую
минуту. Суеверие, изнеженность и невежество покровительствуются нарочно для
того, чтобы коснеющий под их давлением народ не был в состоянии ничего
предпринять в свою пользу. Продажность господствует в судах и во всех
общественных учреждениях. Средние органы власти грабят низших для того, чтоб, в
свою очередь, удовлетворить жадность высших и заплатить за свое собственное
повышение. Преступлением считается только то, что не нравится власти,
обыкновенные же проступки преследуются только денежными пенями, служащими для
пополнения казны, а потому увеличивающееся их число не только никого не
тревожит, но, напротив радует тех, которые налагают эти пени. Нравственность
падает повсеместно, и, наконец, от прежних хорошо организованных общественных
отношений остаются только грубое насилие, с одной стороны, и полное рабство, с
другой. Заговорить о человеческих правах считается величайшим преступлением, а
тем более; возбудить хотя малейшее сомнение в правильном происхождении той
грубой силы, которая угнетает всех и все. Сказать слово правды (если найдется
довольно честный гражданин, на это способный) может стоить не только счастья, но
даже самой жизни.
Такое невыносимое положение, впрочем, не может быть продолжительным.
Описанное мною состояние общества принадлежит к самым непрочным в силу
благодетельного закона природы, что самая сильная боль всегда граничит с
выздоровлением. Страна, где царил произвол, более всякой другой подвержена
потрясениям и революциям. Власть, всеми ненавидимая и презираемая, никогда не
удержится, какие бы ни употреблялись для того строгие меры. Хотя страна,
ослабленная и деморализованная, утратившая понятие о патриотизме и чести, не
выдержит нападения первого внешнего врага, но если чувства эти сохранились, хотя
и были долгое время подавлены, то отчаяние может сделать героями всех жителей
поголовно. Недовольство начнет выражаться сначала сдержанно и глухо, и, наконец,
общее стремление стряхнуть невыносимый гнет найдет выражение в лице героя,
который сумеет воплотить в себе общие желания и встать во главе всего общества,
решившегося восстановить утраченные права. В таких случаях бывает часто, что
общий пожар вспыхивает от одной ничтожной искры. Честь становится во главе
движения, гнет рушится без следа, и желание свободы делается, наконец, общим
достоянием, хотя, к сожалению, часто лишь для того, чтобы опять попасть в точно
такое же рабство, коль скоро завоеванное благосостояние будет употреблено на то,
чтобы погрязнуть в лени и роскоши. Государство, точно так же как и отдельные
личности, должно постоянно плыть против двух потоков добра и зла, испытывая на
себе преимущественное влияние то того, то другого; эта обыкновенная картина
жизни как будто доказывает, что золотая середина должна считаться нормальным
условием человеческой жизни и вообще всего существующего.
Всякий народ, желающий разорвать сковывающие его цепи, должен помнить, что цепи эти похожи на мертвую петлю, которая тем более затягивается, чем более делаем мы усилий, чтоб от нее освободиться. Тут нет середины: петлю следует или разорвать разом, или безусловно ей покориться, не делая никаких попыток для освобождения. Умеренные усилия поведут только к ухудшению положения, в котором мы находимся. Слова и жалобы не поведут ни к чему. Стоит ли говорить о правах и справедливости людям, которые не знают ничего, кроме самолюбия и личного интереса? Ораторы, как Цицерон и Демосфен, становятся бесполезными в таких случаях, когда на сцену должны выступить Вильгельм Тель или Тразивуль. Отечество может быть спасено только такими людьми. Но, прежде чем решиться на такие крайние средства, необходимо строго взвесить, точно ли положение невыносимо до такой степени. Надо хорошо взвесить свои силы и средства. Иначе, желая спасти родину, можно, напротив, сделать ее положение еще более тяжелым. О себе, конечно, тут думать нечего. Герой, решающийся принести себя в жертву отечеству, не побоится опасности, которой ежедневно подвергает себя простой солдат, не имеющий ничего в виду, кроме славы и чести умереть из-за такого вопроса, которого иной раз он в сущности даже не понимает. Злейшим врагом следует признавать того, кто приносит нам наибольший вред, и тем постыдней для него, если он облечен при этом силою и властью, которые должны были бы употребляться на совершенно противоположное.