написать

О ГРАЖДАНСКОМ ОБЩЕСТВЕ

Обычай и разум. Привычка праздности и роскоши. Насилие прикрывается именем права

До сих пор мы рассматривали человека как единичное лицо или только в самых тесных сношениях обыденной жизни с исключительно близкими лицами. Взглянем же на него теперь в обширном кругу жизни общественной или гражданской. Жизнь эта до того сложная машина, что общее о ней понятие можно получить, только внимательно рассмотрев ее происхождение, цель, механизм, приводящий ее в действие, а равно ее слабости и злоупотребления. Некоторые сведения по этому предмету необходимо иметь каждому человеку, какое бы положение он ни занимал, иначе, без знания основных начал, он не в состоянии будет, в случае надобности, посвятить себя изучению подробностей какой-нибудь отдельной части.
 

Знания подобного рода должны были бы непременно войти в воспитательную программу как мальчиков, так равно и девочек. Нравственное значение этих знаний состоит главнейше в том, что они лучше всего очищают и укрепляют нашу душу для преследования правил истинного человеколюбия и осторожности, уча нас в то же время, каким путем прилагать эти правила к делу. Зная основные начала, о которых идет речь, мы получаем возможность лучше охранять наши естественные права, защищать общественные и вообще действовать сообразно принятому порядку и обычаям. Потому нельзя не удивляться, почему нас по большей части оставляют в полном неведении тех основных начал, на которых зиждется общественное устройство, и тех законов, которым мы обязаны повиноваться. Такое незнание тем более непростительно, что вследствие его мы нередко можем подвергнуть опасности наше добро, честь и даже самую жизнь. Цицерон говорит, что в Риме воспитанники школ обязаны были знать законодательство двенадцати таблиц наизусть. Не полезно ли было бы и в наших начальных училищах преподавать краткое извлечение из законов с изложением причин, вызвавших их издание, а равно объяснять главнейший ход современных юридических дел, насколько такая публичность может быть допущена требованием политической осторожности.
 

Сколько честных людей положительно разоряются вследствие незнания тех юридических приемов и тонкостей, до уразумения которых нет никакой возможности добраться с помощью одного только здравого смысла. Люди эти не в силах самозащищать своих дел, не подвергаясь опасности запутаться в целом лабиринте разных постановлений и форм, только усложняющих и замедляющих решение. Сколько можно найти вполне просвещенных адвокатов и других общественных деятелей, одушевленных самым искренним желанием добра, которые, тем не менее, работая для своих доверителей, принуждены терять свои силы и знания на борьбу с этой бездной легальных мелочных затруднений, благодаря которым покровительство закона нередко превращается в притеснение. И все это потому, что люди не додумались до простой истины, что право естественное должно лежать в основе всех прочих прав и что ими ложно понимаются основы гражданского строя общества и отношения подданных к власти. Обычай заменяет то, что отказывается диктовать рассудок, и, таким образом, вместо разумных правил являются политические софизмы, под чьей эгидой самые дурные органы власти могут разыгрывать роль дельных и понимающих общественных деятелей.

Всякий человек, занимающий влиятельный пост, обязан особенно остерегаться, чтобы не впасть в эту рутинную колею, и должен понимать, как трудно быть в одно и то же время законодателем, судьей и защитником своих собственных прав. Действительно, надо иметь истинно благородную душу для того, чтобы вполне отрешиться от всякого личного эгоизма, пожертвовать не только своим интересом, но даже интересами своих близких и не иметь в виду ничего, кроме общественного блага большинства. А между тем, в обществе, где не существует такого беспристрастного взгляда, нет никакой возможности ожидать установления хороших законов и строгого их выполнения (Принятие на себя какой-нибудь общественной должности оказывает очень нередко не совсем хорошее влияние на наши взгляды и деятельность. Я сам чувствую, что как будто не с таким патриотизмом смотрю на вещи с тех пор, как получил должность советника. К счастью, я живу в такой республике, где политическая мудрость и общее благосостояние достаточно известны и где, как выразился один из моих друзей, надо заботиться не столько об улучшении законодательства новыми постановлениями, сколько об охране старых хороших законов. В стране этой стоит только провозгласить хороший принцип для того, чтобы он был непременно усвоен рано или поздно, все же дурное исправляется самим правительством раньше, чем оно бывает к тому принуждено смутами и прочими несчастными последствиями политических ошибок. Это последнее обстоятельство нельзя не поставить в особенную похвалу и славу такой стране.). Если даже найдется на то добрая воля, то скупость и корыстолюбие все-таки помешают делу. Привычка к праздности и роскоши возьмет свое Недостаток энергии заставит остановиться перед первым мелочным препятствием, и, таким образом, даже готовый на добро деятель примкнет невольно к общему потоку равнодушия и бедствия. Влияние лиц, которых мы видим часто, перевесит требования общества, чей голос, таким образом, останется гласом вопиющего в пустыне. В самой действительности встретятся на каждом шагу сомнения, при невольной мысли не ошибаемся ли мы сами, коль скоро наши взгляды противоречат до того мнению большинства. Величайшим же врагом всяких улучшений явится наша гордость, чье красноречие, как известно, для людей всего убедительнее. Кто, например, захочет добровольно признать законность сближения сословий, будучи воспитан в понятиях, что между ними существует неизмеримая разница? Для такого человека самая идея признания чьей-либо власти, кроме власти собственной прихоти, покажется возмутительной. «Как,— воскликнет всякий из взысканных подобным образом фортуною людей,— так, значит, мои богатства, титулы и права будут признаваться только глупцами? Личное действо будет признано стоящим выше моего, и первый встречный, без роду, без племени, станет думать, что он превосходит меня только потому, что обладает знанием, честностью и энергией? Мне придется отказаться от праздной, роскошной жизни, начать работать и учиться Бог знает чему и, наконец, жертвовать даже своими интересами в пользу других! О ужас! О позор!» И действительно, ужас, который ощущает при этом подобный человек, будет действительно искренен. Обвинение чуть ли не в бунте того, кто осмелится высказаться в подобном роде, покажется слишком ничтожным, и если б дать волю таким защитникам своих неприкосновенных прав, то они не остановились бы приговорить всякого, кто вздумает на них покуситься, пожалуй, живым на костер.
 

Люди, имеющие власть в руках, точно так же не любят сознаваться в своих ошибках, как и обыкновенные смертные. В массе дурных общественных деятелей не найдется, может быть, ни одного, кто не считал бы себя образцом всевозможных качеств и не судил других только по степени их уступчивости и угодливости. Нет такого злоупотребления властью, которое не нашло бы оправдания в глазах нашего эгоизма. Насилие прикрывается именем права, захват чужого добра — необходимостью, обман — требованием политики, а жестокость — знакомым возмездием. Такого рода взгляды усваиваются мало- помалу всем обществом. Каждое считает себя первым в мире по благоустройству, и очень нередко мнение это доказывается ссылкой именно на те общественные учреждения, которые более всего дурны или нелепы.
 

Португальцы и испанцы были готовы считать безбожными те страны, где не было инквизиции и где народ не погряз до окончательной степени в ханжестве. Англичане хвалят свою свободу, часто переходящую в своеволие, и восхищаются снисходительностью некоторых из своих законов, служащих более для потачки плутам, чем для защиты честных людей. Турки хвастают неограниченной властью своих пашей и той роскошью, которою они себя окружают. Они презирают христиан, у которых власть окружена меньшею пышностью и не столь безответственна. Дикий гордится своей полной независимостью. По его понятиям, мы живем в цепях, а он кажется нам отторжением рода людского, и так далее, и так далее... Благодетельная природа, таким образом, употребляет даже наши пороки на то, чтоб врачевать горести. Наша суетность служит им лекарством и утешением.
 

Трудно себе представить, до какой степени наше самолюбие и деспотизм умеют выгородить и оправдать себя во всем. Везде, где царит произвол, существует целая особого рода логика, доказывающая ясно как день, что все, что делается, может быть оправдано вполне, Вот, например, как рассуждал один испанский инквизитор в Мадриде: «Поверьте, что в преследовании людей в этом мире гораздо менее дурного, чем это обыкновенно думают. Доказано, что можно искупить свои грехи, еще будучи на земле, а так как здешнее временное наказание никоим образом не может быть сравнимо с вечной карой будущей жизни, то неужели кто-нибудь откажется заменить последнюю первым? Костер горит всего каких-нибудь четверть часа, адский же огонь вечен. Если приговоренный к сожжению виновен, то пламя костра очистит его грехи; если же он невиновен, то тем большего блаженства он удостоится, пострадав на земле. Сверх того, найдется ли хоть один человек в мире, который не был бы грешен настолько, чтобы не заслуживал наказания, а равно не приятно ли освободиться от скорби и горестей этого мира? Вид костра, кроме того, производит спасительное впечатление на присутствующих, приучая их к смирению и повиновению церкви. Все сказанное может точно так же относиться и к прочим употребляемым ею средствам для спасения души и для распространения святой веры».
 

Эта отвратительная логика очень напоминает взгляды и теории одного польского магната, приехавшего усмирять волнение, возникшее в среде его крестьян, и обратившегося к ним с приблизительно следующей речью: «Я с величайшим удивлением узнал, что вы смеете жаловаться на вашего господина. Вы позволили себе увлечься речами бродяг-негодяев, которые, наговаривая вам, будто народу легче живется в чужих странах, сеют среди вас дух строптивости и неповиновения с тем, чтобы сгубить вас и в этой жизни, и в будущей. От меня зависит вполне жестоко вас наказать, как вы того заслуживаете, но доброта моя и вместе надежда вас образумить побуждают меня снизойти до объяснения с вами.
 

На что вы жалуетесь? Вы, живущие только при помощи моих благодеяний? Вы находите несправедливым, что земля, которую вы обрабатываете, принадлежит не вам и что я беру у более богатых их излишек; но разве я это делаю не для общего блага? Разве я, с другой стороны, не помогаю более бедным и разве вы не должны почитать себя счастливыми тем, что ваше благосостояние связано с моим, вследствие чего я должен поддерживать вас ради моего собственного интереса, который зависит единственно от числа крестьян, которыми я владею. В других странах народ живет под постоянным страхом голодной смерти. Там у бедных отбирают последнее, чтобы отдать это более богатым. Я, напротив, отбираю у богатых, чтобы установить между вами возможное равенство, помните, что богатство — главная
помеха для спасения души, Апостолы начинали подвижничество тем, что раздавали все свое имение нищим. Многие монашеские общества живут в добровольной бедности. Спаситель родился в яслях, а вы живете в житницах и еще смеете жаловаться. Не вы, а я имею более права обвинять судьбу. Ваша обязанность только работать и повиноваться, тогда как все заботы и беспокойства достаются на долю мне. В случае войны или голода потерять могу только я, а вы останетесь тем же, чем были. Вы завидуете издали другим народам, по эта отдаленность именно мешает вам увидеть то горе и те беды, которые они терпит из-за этой столь желанной вами свободы.
 

Вы находите, что мой суд скор, а наказания, которые я налагаю, унизительны. Неужели предпочли бы вы двадцатилетние процессы ваших соседей, в течение которых ваши дома и поля оставались бы без обработки и присмотра? Неужели лучше иметь сто господ вместо одного и быть судимым целыми сборищами, где что ни голова, то особое мнение, одно другому противоречащее, и где решения ставятся по законам, мешающим применить к делу простой здравый смысл? Вас судят скоро и просто, и вы, начав дело сегодня, знаете наверно, что оно завтра же будет кончено. Что касается до палок, которыми вас наказывают, то ведь боль от них проходит скоро, а, сверх того, наказание это не заставляет страдать вашу невинную семью, как это было бы непременно при тюремных заключениях пли других приговорах. Если зам режут носы и уши за проступки, по вашему мнению, слишком ничтожные, то вспомните, скольких из вас я прощал за преступления, которые во всякой иной стране довели бы виновных до колеса или виселицы.
 

Вы жалуетесь, что я трачу много денег на постройки, на лошадей, на обеды и праздники, но ведь этим я возвышаю ваше же значение. Мой сан требует известного представительства; моя репутация столько же моя, сколько ваша, и вы сами покраснели бы при мысли иметь господином какого-нибудь голяка.
Далее, вы обвиняете меня еще в том, что мне случалось брать к себе ваших жен и дочерей; но что же вышло из этого дурного для них? Разве они потеряли свое здоровье или добро? Напротив, в том была для них честь и прямая выгода. Подруги их до сих пор смотрят с завистью на подарки, которые они от меня получили; сверх того, пробыв в моем обществе, они привыкли к учтивости и порядочным манерам, а мужья их и родственники пользуются моим покровительством. Если у них родятся дети, то я беру на себя их воспитание и содержу их точно так же, как и вас всех.
 

Вследствие всего, что я сказал, я приказываю вам бросить глупые замыслы о каких-то реформах и немедленно отправиться на исповедь к отцу Николаю. Вы не умеете ни читать, ни писать, и вам ни разу не являлись, как ему, святые в видениях, для сообщения дара совершать чудеса, а потому он лучше знает, что нужно для спасения ваших душ. Исполняйте же беспрекословно все, что он вам прикажет, и не заставьте меня принудить вас к тому силою. Мы с ним будем в ответе одни.
Наконец, не забывайте, что я строжайше запретил вам рассуждать о моем управлении и находить в нем какие-нибудь недостатки. Конечно, ваше счастье и несчастье в моих руках, но не рабам судить о поступках их господина. Мои права над вами дарованы мне Богом, законами отечества и правом наследства, перешедшим от моих предков, из которых ни один не властвовал над вами с такой справедливостью, умеренностью и добротой.
 

Теперь ступайте, глупцы, и краснейте за вашу неблагодарность. Благодарите Бога за то, что Он дал вам господина, который в состоянии защитить вас против власти чужеземцев, и потому покоряйтесь мне беспрекословно. Только покорностью можете вы утешить мой справедливый гнев и отменить уже отданный мною приказ усмирить вас во что бы то ни стало, в чем, если будет нужно, обещали мне немедленную помощь соседи».
 

Может быть, читатели пожелают узнать, какой эффект произвела эта речь? Большинство присутствующих были безусловно поражены таким блестящим красноречием и согласились со всем, особенно благодаря убедительности последнего аргумента. Наиболее благочестивые принесли искреннее раскаяние в том, что осмелились роптать на своего господина, и все пришло, мало-помалу, в прежний порядок.
 

Оставляя в стороне такую, доходящую уже до последней степени нравственного унижения, забитость всех человеческих чувств, следует заметить, что существует бездна других, не менее позорных, средств и афоризмов, придуманных для эксплуатации невежества и неразвитости в пользу корыстолюбия и эгоизма. Так, например, в обществе в большом ходу фраза, что нет ничего совершенного в мире, и потому даже самые лучшие учреждения имеют слабые стороны. Не споря против справедливости этого афоризма, мне кажется однако, что лучше было бы если б так говорили обездоленные судьбой, а не взысканные ее милостями. Фраза эта очень эластична, и ее можно равно применять как к благоустроенному обществу, так равно и к самому несчастному. Известно, что то, чем полагают возможным оправдать все, в сущности ничего не оправдывает.
 

Еще есть другой интересный афоризм, также весьма распространенный в среде многих политиков. Говорят, что правильного суждения о благоустройстве государства и достоинстве его правительства следует принять во внимание обработанность почвы и степень материального достоинства, которым пользуется большинство жителей. Взгляд этого, пожалуй, был бы справедлив, если бы все продукты, которые дает обработанная рациональным образом почва, шли в пользу землепашцев и если бы все потребности чело- века ограничивались утолением голода и жажды. Хотя опыт действительно доказал, что удовлетворение первых материальных нужд лежит в основе людского благосостояния, но хлеб, жилище, одежда и прочие предметы первой необходимости отнюдь не составляют конечной цели нашей жизни. Если партия, стоящая во главе народа, желая укрепить свою власть, намеренно старается уничтожить в нем патриотизм, честность, предприимчивость и знание; если влиятельные должности замещаются не по уму и способностям, а только на основании прав рождения и по протекции, в силу чего правами, принадлежащими всем, пользуется только небольшое число избранных; если союзы с иностранными державами заключаются не ради интересов страны, но для того только, чтоб обеспечить себе взаимную помощь против справедливых требовании народа; если в народе умышленно поддерживается суеверие, невежество и малодушие; если ему препятствуют думать и рассуждать о своих интересах, а равно и недостатках, существующих в жизни, то подобного рода правительство (а их, к сожалению, было немало) не заслуживает названия хорошего даже при наружной доброте и мягкости своих действий. Оно порочно в своих основных принципах.
 

Отец семьи, заботившийся только о физическом воспитании детей, далеко еще не выполнил всех, лежащих на нем, обязанностей. Кроме стороны физической существует еще сторона нравственная, значение которой гораздо важнее, так как она одна обуславливает отличие человека от животного. Раб останется рабом даже в том случае, если его содержание и жилище не оставляют желать ничего лучшего.
 

История показывает нам, что большинство государств обязаны своим происхождением силе, ко философия отказывает такому факту в признании за ним юридического права и признает его только как факт. С ее точки зрения все должно быть основано на праве естественном, обусловленном правом нравственным, а это последнее учит, что люди созданы одним Творцом, по одному образу и с одинаковыми способностями и потому должны иметь равное право на пользование благами жизни. Если не признавать за ними этой первородной равноправности, то нельзя будет защищать и других каких-либо прав. Идея этого равенства, пугавшая так многих и очень часто злоупотреблявшая, относится, впрочем, до очень небольшого числа самых общих человеческих отношений, каковы, например, равенство перед законом, свобода деятельности, право на пользование своим добром и тому подобное. Требовать, во имя этой идеи, равенства состояний, власти и имущества невозможно, потому что в таком случае разрушился бы весь гражданский порядок общественного устройства, в котором невозможно обойтись без власти и ее многочисленных органов, которые неизбежно должны быть подчинены один другому. Зато никакая власть не может отнять у граждан основных их благ, каковы, например, свобода, безопасность и имущество, не будучи признана иронической. К сожалению, этим прекрасным благам придают часто слишком общее значение, и потому время, место и обстоятельства часто оказывают очень большое влияние на то, каким образом к ним относятся. Но, во всяком случае, прямое на них посягательство следует признать попиранием всех прав. Народ, правильно управляемый, смотрит на правительственных лиц как на общественных деятелей, которым поручена его судьба, а не как на господ, и даже последний негр может спросить своего владельца, по какому праву он его продал или купил. Я скажу даже, что если он восстанет на своего правителя-притеснителя, то на это следует смотреть только как на акт необходимой самообороны.
 

Никакой договор, никакое узаконивание не могут передать большинства общества в безграничное владение меньшинству. Естественные законы, имеющие, во всяком случае, право первенства над гражданскими, предполагают в основе всякого государственного строя признание обеими сторонами добровольного соглашения общества с каждым его членом в отдельности и наоборот. То же самое следует подразумевать и в отношениях между правящим классом и управляемым. Второй обязывается повиноваться первому с тем, чтобы тот, в свою очередь, заботился об его благе. Все действия правящего класса, уклоняющиеся, от этой цели, следует признавать дурными и незаконными, и всякая власть, действующая таким образом, основывается исключительно на силе и страхе, с помощью которых можно подчинить себе только слабейших.
 

Применять толково и правильно к каждому отдельному случаю разнообразные законы, существующие в какой нибудь стране, можно только хорошо усвоив основные принципы законодательства, изучив его цель и проследив те обстоятельства, которыми было вызвано издание того или другого закона. При этом знания, кажущиеся столь трудными и сложными, наука управления низводится к пониманию очень небольшого числа основных принципов, весьма просто и легко применяемых, при некоторой доброй воле, к делу, несмотря на бесконечное разнообразие отдельных случаев. Мысль соблюсти общественный интерес должна при этом служить главной руководящей мыслью. Если эта нить найдена раз, то от общественного деятеля требуется очень немного опытности и знания для того, чтоб не потеряться в лабиринте формальностей, толкований и кажущихся противоречий, которыми загромождено большинство современных законодательств, благодаря невежеству, а нередко и дурной воле законодателей.
 

Благонамеренные проекты некоторых законодателей иногда впадают в противоположную с действиями дурных правительств крайность тем, что проекты эти оказываются слишком идеальными и непрактичными. Но, тем не менее, такие законы нельзя считать совершенно бесполезными. Стремление к недостижимому лучшему помогает достичь возможно хорошего. Совершенства нельзя достичь ни в чем, но улучшить можно все, а улучшение, во всяком случае,— важный шаг даже там, где зло не может быть уничтожено окончательно.