Добро мы охотно вымениваем на тряпки, здравые понятия на пустозвонство, счастье — на блеск, энергию — на изнеженность

Мода — культ светских домов, а богиня его — пустота. Париж может назваться храмом этой религии, капризы — ее жрецами; а французы — самыми правоверными ее последователями; мы же, бедные сыны прочих наций, не более как оглашенные неофиты, машинально верующие по чужому приказу без малейшего признака собственной мысли или суждения об этом фантастическом божестве. Наше добро мы охотно вымениваем на тряпки, здравые понятия на пустозвонство, счастье — на блеск, энергию — на изнеженность. Мы сами чувствуем свое унижение, страдаем под своим добровольным игом и все-таки остаемся глупыми обезьянами, нерешающимися положить предела такому тягостному положению.
 

Но избыток стыда в конце концов должен привести к свободе, трепещите, тираны! Очистите ваши вкусы, или мы разобьем своп цепи. Более здоровые требования уже начали изменять ваши нелепые моды. Так уборка волос стала уже более сообразна со здравым смыслом. Правда, ваши дикие покрои с их глупыми именами еще царят повсюду, но глухой протест уже раздается все громче и громче. Человеческое достоинство начинает поднимать свой голос из грязи, куда оно вами втоптано. Отчаяние может довести до героизма. Общий пожар происходит иногда от одной искры, и мы к нему близки. Независимость будет девизом нашего знамени, а простота и здравый смысл — целями наших стремлений.
 

В эпохи, когда вкус не был так извращен, допускали иногда в светском разговоре легкие полупрозрачные намёки и шуточные двусмысленности. Эта манера трактовать о слабостях и склонностях, от которых не изъят никто, не имела ничего дурного, пока она не переходила умеренные степени. Но учтивость строго останавливала попытки называть многие вещи по именам в силу присущего каждому образованному человеку убеждения, что циничная выставка дурных качеств, хотя и действительно существующих, грязнит и пятнает наши действительно хорошие стороны.
 

Женщины, достигшие средних лет, отлично понимают это, и потому если в разговоре их иногда проскакивают некоторые легкие вольности, то чаще для того, чтобы образумить или уколоть молодежь, напомнив, как много истинно хорошее теряет от прикосновения дурного.
 

Наши потомки с трудом поверят, что в веке, имеющем претензию считаться самым цивилизованным и учтивым, мода не гнушалась искать образцы и имена своих нарядов в предметах, часто самых отвратительных, или в цветах, напоминающих грязь, а то, пожалуй, еще хуже этого. И это делалось, имея перед собой для выбора образцов всю природу с бесчисленным количеством ее цветов и нюансов. Достойно также внести в историю мод, как прекрасный иол считал лучшим украшением широчайшие юбки, совершенно искажавшие формы тела. Можно, право, сказать, что скромность при этом страдала нисколько не менее, чем от излишне открытой выставки далее натуральных красот. Смешно было слышать, как чувство стыдливости, сначала воздерживавшее молодых девиц произносить слишком циничные имена мод вроде тmerde d' oil или cut dе Paris, мало-помалу притуплялось и как впоследствии интонация, с которой хорошенький ротик произносил подобные выражения, звучала даже каким-то храбрым самодовольством и равнодушием, точно после совершения смелого и трудного шага. Эти мелочи верно рисуют понятия эпохи, в которой всякая новость легко обращалась в привычку и примиряла ум с величайшими нелепостями.
 

К сожалению, власть моды не ограничивается областью одежды, разговорного языка и светских обычаев. Она вторгается и в более серьезные вопросы жизни. В век, когда честность считается вещью устарелой, образованность — ненужной, ловкие люди стараются отличиться и достичь первенства невежеством и эгоизмом — а затем и толпа, всегда обезьян- ствующая с передовых людей, мало- помалу превращается в скопище глупцов и плутов. «Самым опасным человеком,— сказал один достойный уважения автор,— должен считаться тот, который сумеет соединить порок с привлекательностью. Ему все простят — даже низость».
Отчего существует такое громадное число людей, сделавших карьеру болтовней и внешней ловкостью? Почему не занимаются они чем-нибудь более полезным? Их настойчивость и энергия в мелочах могли бы служить залогом успеха и в более полезной деятельности. Так, например, известно, что простота составляет в республиках одно из лучших средств для поддержки их благосостояния. Почему же не придет в голову женщинам-патриоткам составить в кружке своих друзей общество, которое поставило бы задачей пойти в этом вопросе об руку с законодательной властью и постараться помирить в людях вкус с простотой, а искусство с природными требованиями, отказавшись от роскоши и извращения здравого смысла? Такие женщины сделались бы законодательницами нравов, поборницами свободы и по всей справедливости заслужили бы название благодетельниц отечества.
 

Часто обсуждался вопрос о том, каким образом удалось французам убедить всю Европу в превосходстве своего вкуса и сделаться законодателями всего, что касается моды и украшения. Ответ, между тем, очень прост: посвятив все свои силы на разработку мелочей, нация эта, естественно, сделала на этом поле деятельности более открытий и более метких замечаний.