Незаурядный человек и его поведение в обществе. Ошибки, отсутствие интереса к простым темам
Мне не раз случалось слышать жалобы высокоодаренных, талантливых людей
на то, что эти высшие дары природы очень часто приносят в жизни только горе и
беды и что общества одаренных людей скорее избегают, чем ищут с ними знакомства.
Причина этого заключается в том, что подобного рода личности лишены
главного орудия для того, чтобы нравиться, а именно: настойчивого преследования
этой цели. Более глубокое знание человеческого сердца делает их менее
снисходительными к людям, а ничтожество большей части людских желаний и
стремлений парализует их желание добиться того, чего так жаждут другие. Если же
почему-нибудь им вздумается спуститься на эту арену человеческих домогательств,
то они никогда не успевают в своей цели по отсутствию у них тех средств, какими
цели эти достигаются обыкновенной толпой. Лесть, искательство, ложные выводы —
все это средства, к помощи которых они никогда не прибегнут, а, между тем,
большинство успехов достигается именно таким путем. Люди же толпы легко
поддаются на такого рода приманку, тогда как деликатное, искреннее с ними
обращение кажется им странным и глупым. Одаренные, развитые люди ложно судят о
других по себе и потому постоянно ошибаются в выборе средств, которыми надо
действовать. От их внимания ускользает бездна мелочей, которым они не придают
важного значения, а, между тем, на этих-то мелочах и зиждется успех,
приобретаемый обыденными людьми. Эта неловкость и вечная неудача в жизни
одаренных людей роняют в глазах толпы их значение и делают их порой даже
смешными. Ум, по понятиям массы, заключается только в умении обделывать мелкие
делишки, а потому люди развитые, талантливые и честные являются в ее глазах
какими-то полупомешанными существами, которым можно, пожалуй, удивляться, но
вместе с тем следует их бояться и презирать. К такому взгляду побуждает толпу ее
собственное самолюбие, потому что она не умеет думать и рассуждать иначе, а
люди, о которых идет речь, осмеливаются и думать, и рассуждать совершенно
другим, противоположным этому взгляду образом. Тут нет выбора: надо или признать
свое собственное умственное несовершенство и сердечное ничтожество, или
заклеймить своих противников именем экзальтированных безумцев, чтобы не быть ими
обличенными. Надо прибавить, что противники эти подают сами благовидный предлог
к подобному с собой обращению именно вследствие той развитой чувствительности и
горячего воображения, которые заставляли их увлекаться и делать порой странные,
бросающиеся в глаза толпы поступки, недоступные ее серьезному анализу и
пониманию. Такого рода поступки составляют неотъемлемую принадлежность
гениальных, одаренных натур, неумеющих идти вперед осторожным, медленным шагом,
предписываемым благоразумием. Если эта ощущаемая ими вечно потребность думать,
чувствовать и действовать не находит себе достойного предмета для занятия и
чувствует себя запертою в слишком тесном пространстве, то она нередко разрушает
все преграды и, подобно молнии, не сдержанной тучей, разбивает все окружающее,
уничтожаясь вместе с тем и сама. Но, кроме этого грандиозного рода погибели,
возвышенные натуры подвержены в жизни и многим другим неприятностям более
низкого разбора. Их прямота и стремление к правде и добру не может выносить
ежеминутно бросающихся в глаза людских глупостей и дурных, бессердечных
поступков. Чувствуя несовершенными существами и себя, они нередко точно так же
становятся недовольными собой, как и всем прочим людским родом. Чувство унижения
и стыда за все человечество ложится тяжелым гнетом на их душу. Чем более смотрят
они на мир, чем более его изучают, тем ничтожнее и мелочнее начинает он им
казаться. Отсюда развивается в них презрение к мелочным людским интересам,
дурное расположение духа и мизантропия, доводящие их до той странной,
оригинальной и порой неприятной манеры себя держать, которая замечается в
большинстве подобных личностей. Их физическое существо подвержено страданиям не
менее. Сильная душа, запертая в более слабом, чем она, теле, производит на него
такое же действие, как едкая жидкость, налитая в сосуд, стенки которого
разъедаются от ее прикосновения.
Если судьба определит людям такого закала быть вечно в подчиненном
положении, то из них могут выйти только очень дурные работники или деятели.
Рожденные повелевать, а не повиноваться, они чувствуют себя совершенно не на
своем месте в противоположность известному афоризму, что тот, кто блещет на
втором месте, затмится на первом.
В обществе они обыкновенно неприятны, что происходит вследствие того,
что им самим неприятно в нем быть и что они совершенно равнодушны к одобрению и
похвале окружающих. Вообще, знакомство с людьми имеет для них значение
бесцельного препровождения времени, тогда как люди праздные и пустые считают
такого рода занятие главной целью жизни. В обществе они далее чувствуют себя как
бы связанными подобно старикам, попавшим в круг малолетних. Они нередко бывают
забавным образом рассеянны, что легко объясняется тем, что человек, проводящий
три четверти своего времени в серьезных размышлениях, непременно сохраняет
серьезный отпечаток и в остальную четверть, беспрестанно возвращаясь помимо
своей воли к предмету, занимающему его мысли и которого не в силах изгладить из
памяти окружающие пустяки. Эта манера думать и рассуждать совершенно особым,
отличным от привычек толпы, образом невольно должна содержаться в тайне, потому
что иначе, будучи высказана прямо, она стала бы для окружающих вечным вызовом и
укором, неприятным для одной стороны и оскорбительным для другой. Известно, что
прямым порицанием своих поступков люди оскорбляются более всего. Потому даже
победа, одержанная в каком-нибудь споре, не может вознаградить развитого,
одаренного человека, так как он одерживает ее ценою оскорбления других, тогда
как сам, конечно, не может быть оскорблен своими врагами по мелочности и
бессилию их доводов, способных только скользить по поверхности, не производя
глубокого впечатления. Даже недостатки и ошибки высоко развитых людей — кто же
их не имеет? — осуждаются гораздо строже, чем подобные же слабости люден
обыкновенных. От первых требуют гораздо большего, а сверх того, они и в дурных
своих качествах высказываются гораздо резче и заметнее прочих. Таким образом, их
собственный ум становится их же врагом. За ними наблюдают и критикуют их строже,
требуют от них непременно чего- нибудь нового и оригинального, потому что их
мысли и слова глубоко запечатлеваются в памяти. Между тем, люди обыкновенные
кажутся постоянно новыми даже в том случае, если болтают одно и то же, что легко
объясняется тем, что их мало слушают и потому не замечают этих вечных
повторений. Потому они могут смело разглагольствовать сегодня о том же, о чем
говорили вчера. Сверх того, их разговор и понятия приходятся по плечу
собеседникам, и, таким образом, этим последним нет причины бояться соперничества
и превосходства. Масса любит гораздо более удивлять собою, чем удивляться
чему-нибудь сама. Обратно думают только люди, стоящие гораздо выше обыкновенного
уровня. На великих людей обыкновенно любят только смотреть, знакомства же их
ищут гораздо более из тщеславия, чем из искреннего желания с ними сблизится, а
если иной раз действительно к ним привязываются, то обыкновенно за их сердечные,
а не за умственные качества. Потому человек, стоящий выше других, очень хорошо
сделает, если не будет делать выставки своего ума, а, напротив, смягчит его
ослепительный для слабых глаз блеск и станет стараться заслужить по крайней мере
любовь там, где не может принести прямой пользы иными своими качествами. Дружба,
эта небесная утешительница, посланная в утеху и поддержку нашей жизни, также
редко достается в удел одаренным высокими качествами людям. Таким образом,
оказывается, что если они и блещут порой в обществе, то лишены самых
обыкновенных его наслаждений и удовольствий.
Будучи одарены особенной проницательностью, талантливые люди легче
видят дурное, скорее угадывают ложь и фальшь, менее наслаждаются счастливыми
иллюзиями и сильнее страдают от неприятности быть непонятыми. Давая более, они
считают себя вправе требовать большего сами и при этом имеют гораздо более
данных быть недовольными тем, что получают от других. Действительно, человек,
проводящий утро в беседе с людьми, каковы Марк Аврелий, Плутарх, Тацит, Монтан,
Лейбниц, Поп и им подобные, естественно, не может не считать слишком для себя
пустым вечерний светский разговор. Подобная беседа покажется для него так же
скучна, как показались бы незанимательными для собеседников афоризмы из
излюбленных им писателей. Он почувствует себя в такой среде одиноким, подобно
иностранцу, попавшему в круг людей, непонимающих языка, на котором он говорит.
Чем выше будет стоять он по уму, тем глубже окажется бездна, отделяющая его от
прочих людей, и тем меньше встретит он число лиц, ему сочувствующих. Может даже
случиться, что его не поймет решительно никто. Его ошибки и слабости, доступные
толпе, будут разобраны и осмеяны без всякой жалости, но достоинства могут быть
оценены только людьми, стоящими на одном с ним умственном уровне. Как в самом
деле втолковать смысл математической формулы человеку, который не понимает далее
условных ее знаков? Каким путем удалось бы Локку, попавшему в общество татар,
вразумить их на счет пользы сделанных им великих открытий о сходствах и
различиях, о причинах к следствиях, о числах и субстанциях? Да многие ли даже из
его соотечественников понимают сделанное им широкое и меткое определение истины,
заключающейся, по его словам, в совокуплении или разделении условных знаков
сообразно сходству или различию между собой самих предметов. Но не говоря уже о
таких отвлеченных вопросах, вообразите себе просто честного, разумного и
рассуждающего человека, попавшего в общество поверхностных эгоистов, не
признающих ничего, кроме личного интереса, и где талант и гений считаются чем-то
смешным. Высокая, развитая душа, рожденная для того, чтобы двигать других на
пути правды и добра, заглохнет на такой бесплодной почве, лишенная питания, и
падет под гнетом тех самых наполняющих ее идей, которым не найдется ни исхода,
ни применения. Герои древнего мира, пожалуй, принуждены были бы запереться в
монастырь, живя в нынешнем обществе.
Гениальный человек, поставленный житейскими обстоятельствами в тесную
зависимость от людей обыкновенных, похож на привыкшего быстро ходить
путешественника, который попал в компанию людей, устающих на десяти шагах. В
подобном положении остается только или расстаться со слабосильными товарищами,
или поневоле тащиться их походкой. Но в этом, последнем, случае быстрый ходок
устанет первым от нового дела, противоречащего самой его натуре. Если он не
захочет этому подчиниться и станет требовать, чтобы спутники шли его походкой,
то в результате получится только их усталость и недовольство, а отнюдь не
ускорение путешествия. Ему придется или уйти вперед, или вынести всю
неприятность их жалоб и зависти. Известно, что зависть возбуждает в людях прямое
последствие всякого сознания какого бы то ни было над ними превосходства. Она
похожа на тень, которая бывает всегда тем чернее, чем более блестит источник
света, ее производящий. Стоящий выше завидует низшему, который с ним сравнялся.
Равный завидует равному за то, что он его превзошел. Первый не хочет
соперничества, второй — превосходства, и оба дружно соединяют свои силы против
ненавистного врага.
Люди, сверх того, очень не любят постоянного соседства с собой
проницательных личностей, которые легко видят, что им хотелось бы скрыть, и
читают в их сердцах тайные помыслы, которых не удается спрятать ни под напускной
важностью, ни под высокопарной болтовней, ни под наружными знаками учтивости и
условных приличий. Тот, кто презирает подобные вывески несуществующих качеств,
кто смеется над ложными самолюбием и тщеславием и уважает проблеск истинного
чувства более, чем массу притворных прикрас, никогда не станет предпочитать
фантазию истине и личный интерес правде; но в заурядном обществе такой человек
окажется положительно невыносимым. Ему никогда не простят, что он просто и ловко
обличает у собеседников их заимствованные ложные качества, и постараются
отомстить ему за то всеми способами, не разбирая средств. Существо,
превосходящее нас решительно во всем, никогда не будет нашим желанным товарищем
вследствие того, что роль наша при нем должна будет ограничиться одним
благоговением и послушанием, а этого не вынесет наша гордость. Зависть
непременно вступит в свои права и породит ненависть. Все это невольно наводит на
мысль, что из всех талантов самым полезным, пожалуй, следует признать умение их
скрывать.
Выводы и заключения, делаемые одаренным человеком относительно того,
что он видит, редко могут доставить счастье и ему самому. Склонный проникать
умом в сущность предметов там, где толпа довольствуется верхоглядством или даже
просто ничего не видит, он, естественно, гораздо чаще встречает волнующие душу
сомнения в вопросах, кажущихся совершенно ясными другим, или, наоборот, видит
горькую действительность там, где она остается еще скрытой для многих. Человек,
обладающий достаточной умственной смелостью для того, чтобы ринуться в область
метафизики, проведет всю жизнь, блуждая в лабиринте ее неразрешимых вопросов, и
никогда не успокоится входом в тихую пристань, а если и откажется от дальнейших
поисков истины, то все-таки сохранит в душе горечь воспоминаний о том великом и
широком горизонте, который раскрывался перед ним издали и тем не менее остался
неизведанным для его пытливости. При этом внутреннее сознание будет ему всегда
подсказывать, что виденные им отрывки должны непременно составлять части одного
великого целого, постичь которое не дано человеческому разумению. Душа его,
стремившаяся проникнуть в эту тайну, постоянно будет возвращаться назад,
измученная и подавленная немощью телесной оболочки, чувствуя при этом, что ей
ничего не дано в этом мире, более способности пресмыкаться. Виденное им будет
напоминать ему то чудное зрелище, которое производит на наши глаза ночной
пейзаж, внезапно озаренный на один миг молнией и скрывающийся вновь во мраке,
прежде чем мы успеем разглядеть что-либо в подробности.
Невольно при этом будет приходить ему в голову мысль, что всякая
попытка постичь тайны природы тщетна, и тем не менее прелесть этой тайны не
перестанет никогда манить его и соблазнять к дальнейшему исследованию уже по
тому одному, что он чувствует невозможность иметь для себя какое-нибудь другое
наслаждение. Виденное им, несмотря на свою относительную малость, все-таки
успеет отвратить его от всего светского, уже слишком ничтожного и
презрительного, и, может быть, это презрение должно служить нам залогом того
блаженства и той радости, которых мы достигнем когда-нибудь в ином мире. Но,
прежде чем не совершился этот желанный переход, надо жить в мире здешнем, где
все вышесказанное достаточно убеждает, что золотая посредственность принесет в
нем гораздо больше счастья и спокойствия, чем высокий ум и развитые стремления.
Потому, если кто может заглушить в себе совершенно голос самолюбия и искренне
признаться самому себе в своем умственном ничтожестве, пусть этот утешится
мыслью об этой своего рода награде, которую посылает ему судьба. А утешиться
таким образом могли бы очень и очень многие! Счастье, что глупость не
преступление: иначе было бы слишком много преступников. В доказательство правды
всего вышесказанного следует посоветовать ограниченным людям заглянуть в
историю, которая покажет им лучше всего, что ум, слава и гений действительно
подвергаются в жизни бездне таких опасностей, какие совершенно неведомы
заурядной толпе. Сколько было мучеников истины и патриотизма! Сколько великих
писателей и философов погибли под ударами невежества, зависти, злобы, клеветы и
деспотизма, проведя свой век всеми презираемые, в изгнании, оковах и нищете!
Сколько Камиллон и Фемиетоклов было предано проклятию и позору? Сколько Сенек,
Сократов, Колиньи и Барненельдов погибли насильственной смертью от рук тирании и
суеверия! И смерть эта была тем ужаснее, что виновники ее драпировались одеждою
истины, патриотизма и религии.
Пусть тот, кто чувствует в себе смелую, правдивую душу, захочет идти по кровавым следам той тропой, которой шли эти люди, предварительно хорошенько взвесит свои силы и уяснит себе, к каким опасностям приводит желание подняться выше уровня толпы и посвятить себя тому, чтобы срывать маску с ипок- ритства и вступать в борьбу с людским честолюбием. Если же, после подробного анализа своих сил и чувств, он останется при убеждении, что может действительно принести пользу, и если душа его не побоится опасностей и погибели, которым стремится навстречу, то пусть утешится он вместе с Фокионом, который, идя на казнь и услышав восклицание одного из своих друзей: «Какую несправедливость делают против тебя афиняне!», ответил спокойно: «Такова была судьба всех великих людей Греции!» — и всех стран, прибавим мы от себя.