написать

ОБ ОТКРОВЕННОСТИ и О ЗЛОСЛОВИИ

Добродетель честных людей и опасное качество. Порок вредный для счастья, не обошедший никого

ОБ ОТКРОВЕННОСТИ

Эта старинная добродетель, так уважавшаяся рыцарями без страха и упрека минувших героических времен, является как следствие чистоты души, не боящейся обнаружения своих качеств, или как сознание твердого характера, уверенного в правоте своих взглядов и потому мало заботящегося о том, что о нем будут говорить. К сожалению, твердость характера в нас так слаба, понятия наши о хорошем до того извращены, а доброжелательство к людям до того подозрительно, что вследствие этих пороков даже сама откровенность, это прелестное свойство невинной чистой души, является нередко для того, кто ею обладает, качеством опасным или, по меньшей мере, смешным. Мы все более и более стремимся в жизни к тому, чтобы заменить натуральное искусственным, искреннее притворным и правдивое поддельным.
 

Искусный наблюдатель человеческого сердца должен в высшей степени забавляться тем зрелищем, которое ему представляется, когда он, при помощи своей прозорливости, искусно сбрасывает маску с людских поступков и обнаруживает истинные, вызывающие их причины. При этом как слова, так и поступки многих следует часто понимать совершенно наоборот. Один уверяет, что стремиться к какой- нибудь цели, а в сущности хлопочет о совершенно противном. Другой кажется идущим по такому-то направлению, а между тем его можно случайно встретить совсем на другой дороге.
 

Странную и не особенно приятную роль пришлось бы разыграть честному, умному и свежему человеку, внезапно попавшему в нравственное, испорченное общество и вздумавшему без страха или ожидания выгод обратиться к нему со словами убеждения, основанными на принципах естественного права, с обличением угнетателей и с требованием защиты угнетенным. «В порядочных людях,— сказал Монтан,— мне особенно нравится то, что у них слова всегда согласны с делом. Пора бы нам было отучить наши уши принимать за дело набор громких, трескучих фраз». Такого рода благородная откровенность часто бывает гораздо полезнее, чем всевозможные ухищрения, чтобы скрыть правду. Низкие люди инстинктивно боятся откровенных и оставляют их в покое, подозревая, что в манере их действия таится еще более ловкий обман, чем сама хитрость. В этом случае и откровенные люди и хитрецы взаимно не доверяют другу другу.
 

Чем прямее человек, тем менее боится он откровенно высказывать свои убеждения. Льстецы и трусы обыкновенно считают честных и откровенных людей лишенными благоразумия и действующими нередко против собственной пользы. Оно было бы действительно так, если б цель, к которой стремятся как те, так и другие, была одна и та же или если б честные искали выказать себя чем-либо иным, кроме доброго и хорошего. Но, например, такого-то человека называют неблагоразумным потому, что он не заискивает пред таким-то. Да кто же вам сказал, что он хочет такому-то понравиться? Или вот еще другой пример: человек этот, из желания вам же добра, нападал горячо на ваши поступки, видя, что они направлены к вашему вреду. Неужели за это заслуживает он вашу ненависть? Если манера его казалась вам несколько черствой и грубой, то вспомните, что ведь он ничего от вас не добивался и ему незачем было пред вами любезничать, да, сверх того, многие ли люди умеют ценить изящество обращения?
 

Разговор со многими людьми бывает очень часто невыносим, потому что люди эти или не умеют рассуждать сами, или не решаются высказывать откровенно, что хотят. То, что они болтают, кажется повторением чего-то старого, давно общеизвестного; их фразы выкованы по одной и той же форме. Вечное скучное эхо друг друга — они, по-видимому, не смеют и заикнуться, чтобы вымолвить что-либо новое и оригинальное, вышедшее из их собственного сознания. Хорошо еще, если у них хватит настолько ума, чтоб сделать хоть какое-нибудь заключение из того, что они слышали и заучили, но чаще не бывает и этого. Немало можно встретить людей, которые с первого слова обнаруживают, у кого они были и с кем разговаривали в этот день, и это потому, что менять мнения для них ровно ничего не значит. Последний собеседник, с которым они сидели, является всегда в их понятиях самым умным, рассудительным человеком, даже в том случае, если он противоречил им во всем.
 

Откровенность запечатлена характером силы, достоинства и доброжелательства. Она — чрезвычайно спокойное качество, потому что ей нечего бояться быть заподозренной в чем-нибудь дурном. Она чужда всякой принужденности, потому что казаться тем, чем человек есть в действительности, гораздо легче, чем притворяться.

Возбуждая доверие, она способствует ладу в делах и нередко выводит из затруднительных обстоятельств тем, что рисует прямо и истинно как хорошие, так равно и дурные стороны положения, в котором мы находимся, ничего не скрывая и не утаивая. Она в то же время красноречива и убедительна, потому что идет всегда рука об руку с прав-
дой; ее путь, прямой и твердый, гораздо лучше и скорее приводит к желанной цели там, где хитрость теряется в лабиринтах окольных обходов, которые, как известно, никогда не удаются людям, нс обладающим достаточным рассудком, и оказываются ненужными для одаренных действительными способностями. Тем не менее, откровенность нс должна быть чужда некоторой благоразумной сдержанности. Если, с одной стороны, не хороши скрытность и притворство, то, с другой, излишняя доверчивость или грубость также могут принести вред. Надо уметь остановиться в откровенности на той точке, когда она может перейти в неприятную для других дерзость и неделикатность, и это правило следует особенно рекомендовать в вопросах, не имеющих особенной важности. Поступая иначе, мы рискуем уподобиться тому живописцу, который потерял всех своих заказчиков тем, что делал их портреты слишком верными натуре и вошел к ним в милость, только начав льстить их самолюбию.
 

Благородное сознание в своих недостатках составляет один из лучших видов откровенности. Вот характерный по этому поводу анекдот, взятый из жизни покойного маршала Армантьерского. Анекдот этот, правда, известен только по слухам, но чрезвычайно подходит к пылкому, прямому и честному характеру маршала. Раз, производя полковой осмотр, он скомандовал путь, по которому войска должны были двигаться. Какой-то молодой офицер, выходя из городских ворот, сделал ошибку и направил свой взвод не так, как было указано. Маршал вспылил и сделал ему очень дерзкий выговор. По окончании ученья обиженный собрал круг товарищей и горячо жаловался им на полученное оскорбление. Маршал, заметя это, сошел с лошади и приблизился к говорившим; когда же офицеры хотели разойтись, он велел им остаться и, обращаясь к обиженному, сказал: «Вот ты и огорчился! (Он имел привычку говорить подчиненным «ты».) А ведь по-настоящему огорчаться должен я, как больше виноватый. Если ты непременно хочешь удовлетворения, то я готов тебе его дать, но подумай, какая будет тебе от того польза. Если я выбью у тебя из рук шпагу — тебя осмеют; а если выбьешь ее ты у меня, то неужели ты считаешь большой честью обезоружить старика, который еле волочит ноги? Потому будь добрым малым, извини меня за вспышку, и пойдем ко мне обедать». Офицер был тронут до слез.
 

Трудно понять, в силу каких причин самые лучшие добродушные люди, как, например, Руссо и многие другие, надевали на себя, в наружном обращении с другими людьми, маску суровости и жестокости, и точно так же, почему наиболее образованные нации менее других способны на какие-нибудь жертвы в пользу страждущего человечества?

Не кроется ли объяснение этого обстоятельства в том, что люди вообще любят контрасты? Ипокрит в душе разыгрывает бескорыстного, утонченная внешняя учтивость притупляет истинное доброжелательство, а внутреннее великодушие ищет проявиться в чем-нибудь твердом и даже жестком снаружи. Я по крайней мере всегда замечал, что самые лучшие люди из всех, каких я только знал, непременно были более или менее нелюдимы.
 

О ЗЛОСЛОВИИ
 

Порок этот, к сожалению, принадлежит к наиболее распространенным и к наиболее вредным для счастья частных людей. Можно без преувеличения сказать, что иной раз прямое убийство человека следует признать менее жестоким преступлением, чем распространение клеветы, которая, разрастаясь мало- помалу все шире и шире, кончает тем, что убивает навсегда наши честь и счастье.
 

Наши похвалы какому-нибудь третьему лицу бывают почти всегда истинны; напротив, говоря о ком- нибудь дурное, мы по большей части впадаем в ложь или по крайней мере в преувеличение. Дурное вообще распространяется необыкновенно быстро, тогда как хорошее проникает в людское сознание капля за каплей, будучи задерживаемо злобой и ненавистью. Можно встретить массу людей, которые необыкновенно скрытны на все хорошее и не меньшее число других, никогда не решающихся принять на себя защиту своих друзей — вероятно, из осторожности.
 

Многие благородные душевные порывы подвергаются со стороны людей критике и сомнению только вследствие того, что люди привыкли судить о других по себе, а потому, не находя в своей собственной душе достаточно данных, чтоб поступать таким образом, отрицают возможность существования таких данных и в своих ближних. Этим же объясняется, почему так редко можно встретить истинно справедливую похвалу. Чтобы достойно оценить чьи-либо качества, надо обладать ими самому, а это случается не часто. Ларошфуко прекрасно выразился, когда сравнил наши мнения о посторонних лицах с известным родом стихов, известных под именем буриме; рифмы остаются одни и те же, а текст к ним сочиняет каждый сообразно своим взглядам и способностям.
 

Разбирая других, мы обыкновенно относимся к ним с предвзятой строгой критикой, очень редко смягчаемой честным доброжелательством, самих же себя судим, становясь на самую широкую почву пристрастного снисхождения. Свои хорошие качества разглядываем мы в микроскоп, а дурные в уменьшительное стекло.
 

Нет человека, в среде даже величайших гениев, который не нашел бы своего зоила и клеветника. В одной из трагедий Еврипида Геркулес обвиняется в трусости; Сократ был объявлен богохульником и развратителем нравов; Катон — изменником отечеству; Сципион — расхитителем казны и даже в недавнее время Монтескье публично назывался пустым болтуном, дурным гражданином, врагом нравственности и религии. После таких примеров у кого достанет духу жаловаться на клевету? Люди знают, что нет ничего легче, как раскритиковать вкривь и вкось умершего великого человека, великое произведение или чей-либо честный поступок, и что, действуя таким образом, они удовлетворяют своему мелочному самолюбию, но при этом упускается ими из виду, что тем же самым ставят они себя в ряды угнетателей просвещения и истины.

Можно, правда, поверхностно, отозваться о достоинстве какого-нибудь вновь появившегося сочинения, пока мы его не изучили вполне, но высказав о нем с первого же раза строгий беспощадный приговор, мы обличим только свое непомерное самомнение, выставляя на вид уверенность, будто предмет, которого мы едва коснулись, может быть нам известен лучше, чем автору, трудившемуся над ним многие годы и рассмотревшему его со всех сторон. Многие произносят свои приговоры, даже вовсе не видав и не читав сочинения и руководствуясь только сплетнями да ходячей молвой. Вопрос «Да читали ли книгу вы сами?» может иной раз поставить рьяного критика в самое незавидное замешательство.
 

Великие люди подвергаются нападкам и клевете более, чем всякие другие. Каждый ищет со злорадством подсмотреть в них слабые или смешные стороны и охотно верит всему распространяемому на их счет в этом роде. Отомстить за превосходство над собой сладко всякому. А сверх того, клевета и злословие принадлежат к лучшим средствам обратить на себя внимание в обществе. Скучающий кружок оживится в одну минуту, едва услышит едкое замечание, направленное против кого-нибудь из отсутствующих знакомых. Но те, которые употребляют это средство для того, чтобы обратить на себя внимание, не должны забывать, что к злословию можно применить известное изречение, сказанное об измене, а именно: «Изменой пользуются, но изменников презирают».
 

Нет почти ни одного человека из возвысившихся чем-нибудь над толпой, все равно талантами или личностью, о котором не ходила бы в публике бездна сплетен, направленных к тому, чтобы унизить значение его достоинств и сделать его смешным в общем мнении. Есть также люди, считающие сами себя чрезвычайно умными и достойными, тогда как всеобщая молва давно признала за ними эпитеты глупца, фата или плута. При этом бывает, что молва эта никогда до них не доходит, и они живут и умирают в блаженном самосознании собственных воображаемых качеств. Потому всякий благоразумный человек должен чрезвычайно ценить, если встретит в кругу своих знакомых кого-нибудь, кто не побоится откровенно передать ему существующее о нем в обществе мнение. От стольких неприятностей и двусмысленных положений были бы мы этим избавлены, и сколько правды могли бы услышать таким путем имеющие власть в руках!
 

Установившееся о людях мнение бывает гораздо чаще делом случая, чем плодом их собственных достоинств. Голос нескольких рьяных крикунов имеет здесь очень часто перевес, хотя, конечно, истина при этом ничего не выигрывает. Считать такое общественное мнение справедливым было бы так же ложно, как признать более умным того, кто громче кричит. Погоня за популярностью и славой похожа в этом случае на лотерею, в которой нельзя, конечно, выиграть совершенно без ставки, но где, в то же время, количество взятых билетов отнюдь не уничтожает возможности выиграть большой куш, имея всего один билет, и потерять, заручившись целыми двадцатью. Не помню, какой-то поэт справедливо сравнил славу и популярность с призраком, имеющим бездну ртов и ушей, но лишенным зрения. В одной руке его фальшивые весы, а в другой расстроенная труба.
 

К чести человечества надо предположить, что удовольствие, ощущаемое нами при возможности свести с пьедестала добрую славу наших ближних, проистекает не столько из зависти или злости, сколько от тех страданий и бед, которые нам приходится переносить самим. Нет человека, который не испытал бы на себе, что значит жало клеветы, и не считал бы себя в некоторые минуты своей жизни несчастнейшим из людей. Отсюда понятным становится то утешение, которое испытывается при мысли, что и другим приходится пить из той же горькой чаши, что есть горе и беды худшие, сравнительно с выпавшими на долю нам, и что чужая репутация точно так же может подвергаться нападкам.
 

В распространении дурной или хорошей славы часто слабые могут повредить или, напротив, сделать добро сильным. Один начальник оказал какое-то значительное благодеяние своему подчиненному. Последний искренно хотел его за это отблагодарить, но, не имея к тому материальных средств, остановился на другой мысли. Изучив хорошо характер своего патрона, он стал распространять о нем в обществе самые лестные для него слухи, причем делал это так ловко и умно, что слухи эти скоро обратили на себя общее внимание и, проникая все выше и выше, значительно увеличили репутацию сановника, приобретя ему круг новых друзей и почитателей. Этот способ действия, как он ни оригинален кажется с первого взгляда, употребляется, однако, на практике чаще, чем это можно подумать. Обратное же его применение, с целью мести, встречается в жизни на каждом шагу. Тот же самый человек был недостойно оклеветан одной женщиной и, придя к ней, сказал: «Сударыня! Я намерен вам мстить и объявляю вперед, каким путем это исполню. Немедленно распространю я о вас один анекдот, настолько пикантный и острый, что общественное мнение, наверно, им заинтересуется». Предсказание сбылось, и случай этот не без смеха повторялся даже потом, когда тому прошло уже значительное число лет.
Кто держится безусловного правила никогда не говорить дурного ни о ком, тот следует скорее внушениям осторожности, чем честности и прямоты. Есть случаи, когда мы бываем положительно обязаны сорвать маску с плута или предупредить козни злодея, но, с другой стороны, точно такая же обязанность непременно предписывает нам выставлять напоказ чьи бы то ни было истинные достоинства и способность распространению доброй славы такого человека. Недостаточно избегать зла — надо еще делать добро.
 

Ложь неразрывно связана с клеветой. Первый из этих пороков считается в общественном мнении постыдным, второй — презрительным. Все прочие пороки находят себе не только извинение, но иногда даже защиту; эти же два лишены, безусловно, и того и другого. А между тем, в практике жизни нет пороков более распространенных. Ими пользуются как средством для достижения своих целей даже лица, облеченные властью и могуществом, чем подают прочим людям опасный, заразительный пример. Мы постоянно забываем, что истина основа всего как в частной, так и в общественной жизни. Без нее не могло бы существовать никакое людское общество.

Репутация истинно честного человека принадлежит к числу самых лестных и наиболее приносящих нам выгод и пользы. Нельзя не завидовать тому, чье одно слово принимается за неопровержимое доказательство правды сказанного. Старинное рыцарство считало до того оскорбительным малейшее сомнение в истине сказанных кем-либо слов, что кровь оскорбителя почиталась единственным средством для искупления обиды. Этот взгляд, существующий в некоторых обществах до сих пор, представляет порой, однако, довольно странные аномалии. Есть сословие, а именно, военное, в котором бескорыстная любовь к правде уживается иной раз с заметным стремлением ее увеличить и прикрасить. Так, например, заговорите с военным о службе, о подвигах, битвах и тому подобном, и вы можете быть уверены, что разговор украсится бездной блестящих подробностей, сквозь которые трудно будет совершенно верно разобрать, что истинно и что украшено. Наоборот, когда дело зайдет о честном слове или пунктуальном исполнении обязательств — вы не найдете человека, на которого можно положиться с большей уверенностью. Первый случай возбудит, конечно, ироническую улыбку, но зато второй невольно заставит уважать скрытое за ним истинное достоинство.
 

Честь предписывает так строго, неуклонно исполнять данное слово, что в этом случае иногда происходит то же самое, что при платеже игорных долгов, а именно: обязанность, основанная на принятой светом условности, считается выше, чем диктуемая прямой честностью. Обычай, правда, нынче несколько устарелый, требовал расквитываться с игорными долгами непременно в двадцать четыре часа. Отсюда проистекали нередко затруднительные обстоятельства, но они преодолевались во что бы то ни стало, ради принятого раз солидного принципа. Но как бы то ни было, надо, однако, сказать, что степень важности, которую, как отдельные лица, так равно и целые нации, приписывают исполнению данного слова, в каком бы то ни было случае, может служить прекрасным мерилом для определения их нравственного достоинства.
 

В жизни очень трудно всегда говорить только чистую правду. Шутка и забава иногда позволяют делать уклонение от этого правила. Равно бывают и другие случаи, когда правду сказать невозможно. Так, например, простая учтивость не позволит вымолвить кому-нибудь прямо в лицо: «Вы, милостивый государь, плут» или «Сударыня! Вы пустая болтунья». Учтивость вообще можно рассматривать с некоторой точки зрения, как постоянную ложь. Чувство нравственного достоинства должно, однако, наблюдать, чтоб ложь эта не переходила за известные пределы.
 

Часто говорят, что в суждениях о чем бы то ни было надо наблюдать беспристрастье судьи, который никогда не произнесет окончательного решения, не выслушав обе стороны и не допросив свидетелей. Но, во-первых, очень трудно бывает, судя о каком-нибудь предмете, предохранить себя от увлечения, а во-вторых, редко случается, чтобы в наших руках собраны были решительно все факты и данные, на основании которых мы можем судить, особенно если мы собирали их через третьи руки. Всякий знает, во что превращается истина, переданная через посредство сотни языков, из которых каждый непременно что- нибудь прибавит или убавит. Ничтожное, пустячное обстоятельство, прибавленное или упущенное, может в этом случае совершенно изменить дело. Слово «говорят» бывает обыкновенно предшественником ложного известия.
Кто слишком много обращает внимания на то, что о нем говорят вообще, обличает этим слабость характера и никогда не будет счастлив. Что нам в самом деле до того, как о нас думают люди, которых мы видим редко или не видим никогда? Гораздо важнее заботиться о том, чтобы приобрести и сохранить доброе о себе мнение нас окружающих, а это всегда в наших руках.
 

Вот образчик того, как смотрели на злословие и клевету четыре философа древности, которым было сообщено, что о них ходят дурные слухи в народе. Платон ответил: «Ну что ж! Я буду вести себя так, что этим слухам не станут верить». Аристотель: «Если б это была правда, то меня сверх брани отколотили бы еще палками, чтобы исправить». Епиктет: «Значит, они не знают моих прочих пороков, потому что иначе говорили бы обо мне еще хуже». Тит: «Если так говорят обо мне из легкомыслия, то я остаюсь к этому равнодушен; если из злости — то таких людей я жалею; если речи их справедливы — я за них благодарен; если же это не более как клевета — то ее я прощаю».