Склонность оценивать манеру общения а не суть разговора. Снисходительность и взгляд на жизнь
О ЛЮБЕЗНОСТИ
В обществе можно встретить два резко различных между собой типа людей. Одни,
по-видимому, задали себе задачей никогда ни с кем не соглашаться, никому ни в
чем не уступать и даже как бы нарочно идти наперекор общим желаниям. Таких людей
не терпят и признают самыми неприятными существами. Другие, напротив, выказывают
уступчивость, гибкость характера и не только стараются исполнить чужие желания,
но даже их во многих случаях предупреждают. Такие личности почитаются в обществе
лучшим его украшением. Люди вообще склонны оценивать во всяком деле более
обстановку и манеру обращения, чем само дело, и нередко два человека, требующие
от нас совершенно одного и того же, производят на нас диаметрально различные
впечатления: один нам нравится, а другой, напротив, от себя отталкивает. Бывает
даже так, что старающийся угодить оказывается для нас противнее, чем тот, кто
прямо нам противодействует. Легкий знак внимания, учтиво сделанное возражение и
даже деликатный отказ способны нередко более возбудить в нас симпатию к
человеку, чем даже услуга, сделанная грубо и неохотно.
Любезность никак не следует смешивать с той низкой лестью, которая ставит
целью угодить и понравиться во что бы то ни стало, не разбирая средств и
беззастенчиво восхваляя даже пороки и смешные стороны человека, с которым имеем
дело. К сожалению, большинство людей легко поддаются на такую манеру обращения и
остаются глухими к голосу истины честных друзей, не умеющих по самой своей
натуре ни подлаживаться, ни льстить. Для прямой, правдивой и независимой
личности нет положения более нестерпимого и тягостного, как знать и чувствовать,
что правда и милость, от которых зависит наша судьба, могут быть приобретены
только ценою унизительного подчинения и зависят от чисто личных взглядов того, к
кому следует обращаться. Брут и Катон немыслимы в роли низкопоклонника или
льстеца, и можно с достоверностью предположить, что они чувствовали себя совсем
не по себе в нашем так называемом высшем кругу, несмотря на внимание и
предупредительность, с которыми, наверно, были бы приняты повсеместно.
Есть качества, которые, по-видимому, не допускают в теории совместного с
собой существования некоторых других душевных свойств, но практика жизни тем не
менее показала, что мнение это ошибочно. Любезность принадлежит именно к таким
качествам. Мягкость, уступчивость и предупредительность должны вообще считаться
свойствами более слабого характера, чем сильного, что легко проверить на опыте,
взглянув на суровые нации и на изнеженные, или еще лучше на мужской пол и на
женский; но в отдельных личностях мы, однако, видим, что человек, обладающий
бесспорно твердым характером, может в иных случаях уступать и обнаруживать
мягкость в обращении, чем не только нимало не теряет своего достоинства, но,
напротив, приобретает в глазах окружающих даже какую-то особенную прелесть,
несуществующую в других.
Человек, обладающий даром проницательности, может с пользой выводить
заключения из манеры обращения с собой окружающих. Есть личности до того низкие,
что им трудно даже наружно держать себя со всеми с одинаковым достоинством. Они,
даже с точки зрения учтивости, изменяют свое обращение сообразно значению и
власти человека, с которым говорят. Потому, имея дело с подобными людьми и
наблюдая их тон и обращение с нами, то повышаемые, то понижаемые, смотря по
обстоятельствам, мы можем иногда делать из этих наблюдений верные и полезные
выводы.
Оставаясь всегда любезными и уступчивыми в мелочах, мы этим подготавливаем
себе почву для твердого и решительного отказа в таких вопросах, где отказать
велят прямота и честность. Случаи и причины для мелочных уступок лицам, которым
мы желаем понравиться, встречаются в жизни на каждом шагу и поэтому научиться,
как себя следует держать в этом отношении вообще, вовсе нетрудно. «Это умение,—
сказал одни английский автор,— принадлежит к числу самых утонченных и полезных».
Слова: все, что вам угодно — должны служить девизом любезности в мелочах, а
строгое предписание рассудка — в важных вопросах.
О СНИСХОДИТЕЛЬНОСТИ
Под именем снисходительности подразумевается готовность прощать и забывать
чужие недостатки. Добродетель эта в обществе принадлежит к числу самых
необходимых. Всякий честный, обладающий душою и сердцем человек, приглядываясь к
людским несовершенствам и грустной обстановке жизни, без труда поймет, что
пороки чаще бывают последствием несчастий и невежества, чем самостоятельной
дурной воли и что в общем они, может быть, являются как неизбежный и необходимый
противовес для поддержки равновесия и напоминания о необходимости улучшить
существующее.
Всякий дурной человек, как бы ни велики были его ум и талант, в конце концов
непременно окажется существом заблуждающимся в обсуждении своих собственных
интересов, принимающим тени за дела и частное за общее. Такие люди, не будучи в
состоянии проводить в жизнь свои собственные истинные взгляды, соображаются в
поступках с заблуждениями толпы и делают из них точно такие же ложные выводы,
как ложны их поступки. Это, вообще, существа поверхностные и недалекое, готовые
ради минутного неверного удовольствия, сулящего даже дурные последствия,
пожертвовать всей массой счастья и благополучия, которой они обладают. Это,
наконец, глупцы, которые имеют возможность идти по дороге к совершенствованию к
довольствуются вместо того ничтожным настоящим, оставляя без развития данные им
способности и таланты и занимаясь вместо того пустяками. Их самолюбие тешится
мелочами, в преследовании которых они доходят часто до смешного. Это те люди, к
которым чаще всего можно применить известное изречение: «Господи! Отпусти им! Не
видят бо, что творят!» Но страдать добровольно не любит никто, и потому люди
подобного рода все-таки заслуживают более сожаления, чем ненависти, несмотря на
то, что сами виноваты в своем горе. Такой на к их взгляд не только достоин с
нравственной -точки зрения, и не может быть даже полезен для нас самих. Потушив
о себе искру злобы и неудовольствия, мы сделаемся спокойнее, напрасное же
выражение этих чувств повредит только нам самим, отнюдь не исправив беды.
Для того чтоб сознать необходимость и пользу снисходительности к отдельным
личностям, стоит только взглянуть на нравственный уровень рода людского вообще.
Если вы хотите убедиться, на какой низкой степени он стоит, изберите из всех
ваших знакомых несколько человек, наиболее пользующихся вашим уважением, и
проследите их жизнь в мелочах. Сколько слабостей, сколько недостатков, сколько
капризов встретите вы в каждом! Сколько смешного честолюбия! Сколько рабской
зависимости от самых мелочных страстей! Один и тот же человек может вам
показаться великим в одну минуту, глупым в другую и порочным в третью. Все люди,
рассматриваемые с этой точки зрения, покажутся вам исполняющими работу Сизифа,
который, как известно, был обречен втаскивать на крутую гору камень,
вырывавшийся из его рук всякий раз, как он достигал вершины, и увлекавший его
вместе с собой обратно в долину. Один философ с отчаянием говорил про себя, что
вот уже десять лет, как он встает каждое утро с твердой решимостью провести этот
день разумным образом и постоянно ложится вечером с горьким сознанием, что
остался по-прежнему глупцом.
Наши пороки иногда зависят до некоторой степени от самой судьбы. Негодяй,
позорящий свою семью и отечество, был бы, может быть, поддержкой первой и славой
второго, если б вырос иначе воспитанный и иначе окруженный. Энергия и сила,
которые он проявил в дурном, могли бы произвести великие подвиги добра при ином
направлении. Тот, кто родился с мягким, добрым и чувствительным сердцем, нередко
теряет это сокровище при виде несправедливостей и жестокостей, свершающихся
вокруг. Доброе его расположение к людям превращается в ненависть, уважение — в
презрение, готовность делать добро притупляется, и мало-помалу жестокость и
равнодушие поселяются до того в его сердце, что совершенно изгоняют прежние
хорошие качества. Нужда и унижение, если ему придется их вытерпеть в жизни,
окончательно закрепляют такое превращение.
Быть честным очень легко, когда обладаешь всеми благами жизни. В таком
положении легко проповедовать правила честности даже другим. Так, например,
богач, владеющий громадными землями и лесами, с трудом поймет те душевные
мотивы, которые принудили бедняка срубить и украсть у него несколько деревьев.
Он громко назовет его вором и мошенником, отнюдь не рассуждая, что без
ничтожного украденного им количества дров несчастному нельзя было сварить
похлебку, чтобы накормить своих голодных детей и согреть их в зимнюю стужу.
Людской характер бывает настолько же плодом среды, которой мы окружены,
сколько и наших собственных естественных наклонностей, хотя последние следует
считать главным стимулом, побуждающим нас действовать или воздерживаться во
всяком данном случае. Наше нравственное существо, как известно всем, носит на
себе непременно отпечаток того, что мы читали, видели, слышали или вообще
испытали. Все это составляет среду, совершенно от нас независимую, и потому
справедливость предписывает относиться снисходительнее к тому, что эта среда из
нас сделала. Потому при виде какого-нибудь несчастного, забитого жизненными
обстоятельствами, нельзя достаточно возблагодарить Творца за то, что он пронес
мимо нас чашу бед, которые, может быть, повергли бы нас еще в более печальное
положение. Зато чем более взысканы мы судьбой, тем большего люди вправе от нас
требовать. Тот, кто, будучи одарен известной степенью нравственных достоинств,
сумеет увеличить их и развить до степени вдвое большей, заслуживает во всяком
случае высшего уважения, чем человек, получивший гораздо более этого
божественного дара, но увеличивший его собственным трудом всего на одну пятую
или десятую долю.
Если снисходительность распространяется даже на пороки, то тем с большей
мягкостью должна она относиться к обыкновенным людским слабостям или смешным
сторонам характера, от которых не изъят никто. Потому нет причины мешать людям
услаждаться легким довольством самими собой, если они этим никому не вредят.
Пусть знакомый ваш думает, что он красивей, ловче и умнее, чем это есть на деле,
что он способен нравиться хорошеньким женщинам и вообще что-нибудь в этом роде.
Все подобные мелочи нимало вам не мешают и уже никак не могут возбудить в душе
вашей зависти. Но если речь зайдет о чем-нибудь действительно важном, тогда
отстаивайте ваши взгляды со всей силой чувства и благородства. Снисходительность
равно обязывает нас прощать обиды. Прийти к этому выводу очень легко: стоит
только вспомнить, что оскорбляющий нас непременно или прав, или виноват. В
первом случае мы не имеем права жаловаться; во втором он доказывает только, что
нас не знает, и, значит, обида его, в сущности, направлена на фиктивное
существо. Конечно, результат такого рассуждения не всегда будет для нас приятен,
но по крайней мере наше самолюбие не будет при этом оскорблено.
Эта снисходительность и мягкость в отношении к людям нимало не противоречит
истинно философскому взгляду на жизнь. Ум, твердость характера и знания
недостаточны в жизни без умения приноровиться к практическим ее сторонам. Это
умение составляет связующее звено между нею и этими качествами. Можно даже
сказать, что оно из них вытекает само собой при правильном их употреблении.
Любое доброе качество, как бы оно ни было широко само по себе, теряет всю
прелесть и все достоинство при грубом, неумелом применении и способно возбудить
в людях только презрение или смех. Наоборот, дельное, умное слово, сказанное
хорошим человеком с благосклонной снисходительной улыбкой, будет, наверно,
сочувственно принято всяким, даже при неприятном содержании. Правда бывает
гораздо вразумительней, когда она высказывается учтиво и ласково.
Немало было на свете людей, даже гениальных, которые, однако, не хотели понять этой простой истины. Руссо, великий Руссо, может служить в этом случае поразительным примером. Несмотря на всю его природную доброту, его ум и такт, он никогда не мог постичь искусства ладить со своими ближними, которых, впрочем, вовсе и не знал, изучив их более с теоретической, чем с практической, стороны. Гений в своих взглядах, он был ребенком в практической жизни и немощным стариком в перенесении несчастий. Робость характера была у него в вечном разладе со смелым парением его гения, холодность рассудка с горячностью воображения и твердость принципов — с непостоянством вкусов. Перейдя юношеский возраст и вступив в зрелые годы, он сделался почти невозможным для жизни в обществе вследствие увле чения своими химерными проектами об усовершенствовании человека, а равно вследствие своей меланхолии и ненависти к малейший тени зависимости. Он не мог ужиться решительно ни с кем. Внушая всеобщее к себе уважение издали, он был ненавидим близкими людьми и никак не мог понять, что, помимо преследования принципов, жизнь требует также и удовольствий и что горько ошибается тот, кто будет ценить в ней только великие подвиги, позабыв, что главная и большая ее часть проходит в мелочах. Вечно требуя от людей более, чем они могут дать, Руссо никогда не был доволен тем, что они ему давали. Он постоянно приравнивал окружающих к великим историческим лицам и серьезно требовал, чтобы каждый государь был Ликургом, всякий полководец — Фемистоклом, гражданин — Катоном, священник — святым, а литератор — Жан-Жаком. Будь у него чуть-чуть поменее гордости и поболее благоразумия, он, при громадном числе своих европейских почитателей, наверно, мог бы получить влиятельный общественный пост, на котором принес бы человечеству несомненную пользу, но вместо того ему более нравилось греметь против этого человечества своим красноречием, живя в добровольной бедности. Он предпочитал снискивать хлеб перепиской нот, будучи убежден, что поденщик первого встречного приносит более пользы, чем любой общественный деятель. Если в подобные грубые ошибки впадали люди, как Руссо, то что же можно ждать от толпы? Почтим же его память, преклонимся пред его сочинениями, но будем в то же время всеми силами избегать его слабостей, его преувеличенных мнений и недостатков, которые, к сожалению, многими принимались за образцы подражания чаще, чем его добродетели. Мы должны обуздать в себе излишнюю требовательность и привыкнуть смотреть со снисходительною улыбкой на слабости наших ближних, перенося их терпеливо и добросердечно и не забывая никогда, что от обыкновенных людей нельзя требовать безусловно разумных поступков. Проводя этот взгляд, не мешает помнить и другое правило, выраженное одним неизвестным писателем в следующем афоризме: если люди не стоят, чтобы им делали добро, то я считаю достойным себя его делать.