Обращение с животными

Уважение и доброта к животным. Не обязательно быть разумным чтобы заслужить сострадание

Такой взгляд на животных существовал не у одних евреев. Отрывок из учения Зороастра доказывает, что и в его религии хорошее с ними обращение считалось добродетелью. «Бог показал мне,— говорит Зороастр,— ад, где, между прочим, я увидел одного царя, которому не доставало ноги. Когда я спросил
о причине этого, то Бог ответил: этот злой царь сделал во всю свою жизнь только одно доброе дело. Увидев на охоте верблюда, который, будучи дурно привязан к яслям, не мог есть, он приблизил к нему ясли, толкнув их ногой. За то нога его помещена в раю, а сам он здесь».
 

Около этой же эпохи, а может быть, и гораздо ранее, правила египетской и индейской религии, допускавшей веру в переселение душ, должны были естественно развить в людях уважение к животным и даже прямое их почитание. Несмотря на явную нелепость этого религиозного догмата, он, однако, был самым замечательным выразителем тогдашних философских воззрений тем, что им наглядно объяснялись многие нравственные вопросы. Если порассуждать об этой замечательной доктрине хорошенько даже с точки зрения нашего современного просвещенного взгляда, то нельзя не увидеть в ней верного выражения мысли о высшей справедливости и о постепенном усовершенствовании существ.
 

В Турции, Персии и других восточных странах мягкое обращение с животными лежит в народных привычках. Там существуют даже приюты для старых собак и кошек. Впрочем, и в Европе можно нередко встретить немцев и особенно англичан, считающих обязанностью кормить до смерти любимых, хорошо служивших лошадей. Таких старых друзей они даже допустят скорее убить, чем продать их извозчикам.
 

Вот случай, происшедший на моих глазах в Париже и способный служить прекрасным комментарием ко всему сказанному. Извозчик, с отличающей этих людей жестокостью, немилосердно бил кнутом израненную спину усталой лошади, обличавшей всей своей осанкой, что когда-то существовали и для нее более счастливые дни. Несчастная тварь добросовестно выбивалась из сил и все-таки не могла сдвинуться с места. Один очень хорошо одетый проходивший мимо этой сцены господин остановился, думая, что я его не вижу, поглядел на лошадь и затем, подняв глаза к небу, воскликнул в пол голоса: «О Ты! Создавший эту тварь! Сжалься же над нею!» Тон и голос, которым это было произнесено, говорили еще более слов. Прекрасная душа говорившего обличала себя в них до того ясно, что я не задумался бы доверить ему в эту минуту все мое состояние и с участием глядел, что будет дальше. Добряк мой остановился, кликнул кучера, объявил, что берет карету на часы, и, заплатив вперед, велел ему ждать его, не трогаясь с места в течение часа, прибавив, что сам отправится на этот срок для исполнения некоторых нужных дел. Я решительно не понял его намерения и, не будучи в состоянии удержать любопытства, обратился к нему с вопросом: «Я видел ваш поступок, но никак не могу его понять; объясните мне, что вы хотите делать?» Он пристально на меня поглядел и ответил кротко и тихо: «Я совсем не вернусь, а несчастная тварь между тем отдохнет». И надо было видеть, как много выразил он интонацией, с какой были сказаны эти слова! Мы тут же познакомились, и я должен сознаться, что редко в жизни случалось мне встретить человека столь достойного уважения. Прими мой привет, честная душа, и верь, что я никогда тебя не забуду!
 

Какая разница между чувствами этого человека и грубой радостью толпы, стремящейся глазеть на бой зверей, на эту школу жестокости, существующую к стыду цивилизации и властей, допускающих подобные варварства в городах, как Лондон, Париж, Бена и Мадрид. Последняя из названных столиц отличается этими зрелищами в особенности. Испанец заложит последнюю рубашку для того, чтобы купить право полюбоваться, как калечат людей, уродуют коней и травят до смерти несчастных быков, употребив предварительно в дело всевозможные средства, чтобы раздразнить их и довести до бешенства. Английская чернь забудет и сплин, и туманы, и портер, если только предстоит ей возможность увидеть двух петухов, двух бульдогов или двух боксеров, вступивших в драку. Немцы, отличающиеся от природы добрым характером, также не прочь были в недавние еще времена полюбоваться, как дикие звери терзают друг друга. Но всего возмутительнее в этих кровавых зрелищах следует признать то горячее участие, которое в них принимают женщины, увлекаясь ими нередко даже более, чем мужчины. Мне не раз случалось видеть, как хорошенькие личики, которым следовало бы, по-видимому, выражать только нежность, счастье и чувствительность, искажались каким-то диким восторгом при виде самых ужасных сцен. Неужели в этом высказывается потребность волнения или та странная привлекательность, которую иногда имеют для людей опасность и вид страданья? Или — что еще хуже — неужели мы до такой степени злы, что можем быть равнодушными и даже радоваться при виде чужих страданий, утешаясь мыслью, что страдаем не мы сами. Такое предположение должно бы заставить покраснеть за самое имя человека. Душа должна стыдиться в такие минуты за тело, служащее ей оболочкой, и жаждать сбросить с себя эту грубую, свирепую плоть для того, чтоб воспарить к тем высшим сферам и начать ту новую жизнь, в которой доброта будет нашим первым качеством.
 

Те философы, как древние, так и новые, которые попытались доказать, что животные не более как машины, доказали этим только то, что даже умные люди, увлеченные предвзятым предрассудком, могут сами рассуждать наподобие машин. Мысли, выражение по этому предмету Декартом, причинили своей жестокостью, может быть, более зла и страданий, чем принесли впоследствии пользы другие истинно гениальные принципы его учения. Все, что можно сказать мало-мальски основательного в пользу такого взгляда на животных, сводится все-таки к нелепому силлогизму: животные одарены умом и чувствительностью в меньшей степени, чем люди; значит, они не имеют этих качеств вовсе.
 

Слово инстинкт принадлежит к тем определениям, которые многие употребляют по привычке, не понимая хорошенько их значения. Слово это считается имеющим вполне определенный смысл, а, между тем, даже глубокие философы не дошли еще до верного разграничения между поступками, вызванными естественным влечением и рефлексией, привычкой и рассудком, чувствительностью и чувством.
 

Не вдаваясь в приискивание мудреных названий и определений, можно прийти к совершенно логическому выводу, что животным вовсе нет надобности быть разумными существами для того, чтобы заслужить право на сострадательно к ним обращение. Для этого совершенно достаточно быть способными чувствовать и страдать , а можно ли сомневаться, что животные этой способностью обладают? Как иначе объяснить те крики и тоску, какими они отвечают на муки болезни или побои? Из-за чего же, в таком случае, конвульсивно корчится ничтожный червяк, перерезанный напополам железным заступом? Эта несчастная тварь, подобно прочим существам, была создана и для наслаждения жизнью, и для страданий, а потому имеет полное право на наше сожаление. Впрочем, рассудок приходит здесь на помощь сердцу и удерживает его от обвинения Творца за эти страдания. Червяк ничтожен в цепи Его творений, но высшая справедливость не может ошибаться. Страдания ничтожного червяка невольно наводят нас на мысль, что наши собственные страдания бывают или возмездием за дурное, или необходимой переходной ступенью к лучшему будущему! (Замечательно, что у многих низших животных, лишенных способности широкого пользования благами жизни, природа как бы в вознаграждение за это притупила чувство страдания и особенно развила живучесть. Змеи и другие пресмыкающиеся живут долгое время, будучи разрезанными на несколько кусков. Вырезанное сердце жабы самостоятельно бьется в течение целого часа. Тигр может перенесть раны, которые, наверно, убили бы быка. Опрокинутая на спину и изрезанная по всем направлениям черепаха может и жить, и шевелиться в этом положении около двадцати дней, а отрезанная ее голова целый час конвульсивно двигает челюстями. Черепахи, впрочем, по уверениям некоторых путешественников, обладают также счастливой способностью целыми месяцами пользоваться половым наслаждением.)
 

Добросердечное отношение к животным лежит в самой основе нашей натуры. Качество это особенно замечается в людях с чистой, простой душой и в детях, нередко с самой колыбели. Его притупляет только дальнейшее воспитание. О вы, кому не дана власть сделать счастливым кого побудь из подобных себе! Старайтесь применить ваши добрые наклонности по крайней мере к этим низшим существам. Практикой подобных добрых дел второстепенного разбора можно развить и воспитать в себе способность и к более возвышенным подвигам. Остерегайтесь доверяться людям, обнаруживающим жестокость в обращении с животными! У таких людей, наверно, черствая душа, и благодеяния, делаемые ими кому бы то ни было, непременно окажутся плодом расчета, страха или обязанности, а отнюдь не натурального влечения, которое придает добрым делам вес и значение. Быть с кем-нибудь связанным сознанием сделанного этому существу добра приятно в высшей степени, особенно в минуты собственного несчастья. Вот интересный по этому поводу анекдот. Один, забытый давно всем миром заключенный в тюрьме увидел сверчка, упавшего в кувшин с водой. Он его вытащил и спас. С этой минуты маленькое создание привязалось к своему избавителю, заменив ему своим пением и разговоры и музыку и сделав тем сноснее само заключение. Жена губернатора узнала об этой интересной дружбе и пожелала увидеть друзей. Заключенный нашел вследствие этого возможность быть выслушанным и оправдаться. Сверчок возвратил ему свободу.
 

В природе размножение одних пород животных поставлено в зависимость от уничтожения других. Мы, конечно, можем убивать животных, служащих нам нищей или приносящих нам вред, но не имеем права при этом бесполезно их мучать. Страдания гораздо хуже смерти. Употребляя животных в пищу, мы усваиваем частицу их плоти и крови, а так как наука говорит, что свойства и качество пищи имеют огромное влияние на наше здоровье, расположение духа и даже привычки, то можно с вероятностью предположить, что мясо замученных животных не окажется здоровым и не пойдет так хорошо впрок для образования чистой крови, развивая, наоборот, желчь и едкие соки, тогда как мясо животного, убитого быстро, будет, наверно, полезнее, способствуя образованию более здоровых составных частей организма. Предположение это подтверждается сделанными опытами.
 

Считать животных не стоящими сострадания с нашей стороны, значит считать нас самих недостойными того же самого со стороны Творца, потому что разница между нами и ими неизмеримо менее, чем между Богом и человеком. Будем же оказывать им то, чего ждем сами от Бога.
Подобного рода выводы могут показаться унизительными только суетным людям. Не себя низводим мы на степень животных, рассуждая так, но, напротив, только приближаем до некоторой степени их к себе. Не надо забывать, что один и тот же Творец создал и нас и их. Последний червяк живет по Его
воле и под Его покровительством наравне с первым из людей. Ты страдаешь, ничтожное существо, но Бог заботится и о тебе! Как ни несчастна твоя жизнь, она все-таки дар Его благости и зависит от Него даже в ту минуту, когда я случайно наношу тебе смерть. Не будь на то воли Божией, я не мог бы низвести тебя вновь в ничтожество, из которого ты вышел. Как ни мал ты на вид, но и в тебе есть члены, плоть, кости, кровь и мускулы; в тебе также говорят страсти, рождаются желания, и вся твоя жизнь являет точно так же ряд непостижимых чудес, перед которыми немеют ум и воображение самых смелых философов!.. Все это дано тебе Богом и дано не напрасно. Тебе, наравне с прочими существами, предназначена роль в общей гармонии Вселенной, и роль эта, по сравнению с той, которую занимает считающий себя выше всех существ человек, покажется вовсе не так мала, если принять в соображение ничтожество нас обоих пред вечностью. Потому не кляни судьбу за свои страдания. Они, значит, были нужны для общего движения вперед и совершенствования всего существующего; составные твои части возродятся в иной форме и в иных существах. Мысль эта не заключает в себе ничего противорелигиозного, если не счесть ересью веру в безусловную справедливость Творца и в то, что милость Его простирается на все живущее, до самых ничтожных существ!
 

Замечательно, что большинство аргументов, приводимых моралистами и философами в доказательство существования нашей души, могут быть с такою же убедительностью применены к выводу о существовании души у животных. Люди, привыкшие обращаться с животными, могут проверить справедливость этого мнения, причем непременно обнаружится, что общие причины и последствия поступков, как у человека, так и у животных, совершенно одинаковы. Взяв за исходный пункт опытов проявление, положим, хоть рассудительности, как свойства, не зависящего ни от какого отдельного органа, мы увидим, что животные обладают ею несомненно. Для отдельного примера можно привести хотя бы мою собаку. Когда я одеваюсь, чтобы выйти, она положительно понимает, что это значит и какие будут от этого последствия. Быстро вскочив со своего места, она начинает смотреть мне прямо в глаза, желая угадать, возьму ли я ее с собой. И сколько нетерпения, сколько ожидания выражается у нее при этом в глазах! Я беру шпагу и шляпу — сверкающий ее взгляд неподвижно впивается в мое лицо. Я делаю вид, что этого не замечаю — она начинает дрожать. Слово «идем» приводит ее в неописуемый восторг, она вскакивает с быстротою молнии и возвещает радостным лаем о своем счастье каждому встречному. Но если я скажу печальное «нельзя» — вся радость исчезает, тихо удаляется она на место, начинает ворчать и будировать, а иногда даже пытается мне отомстить за нелюбезность, принимая намеренно равнодушный вид. Если я уйду, она немедленно вскакивает и начинает боязливо поджидать, не вернусь ли я снова, прыгает на окно, следит за мной на улице, и только убедись, что надежды решительно нет, возвращается на прежнее место и печально начинает лизать оставленное платье. Но вдруг ей опять послышался! мой голос! Уши немедленно навострились, дрожь пробежала по всему телу!.. Да, это точно он! Ее дорогой хозяин! Какой восторг! Какое волнение; начинаются беготня, лай, скаканье, служение на задних лапах, таскание туфель и других предметов, подавание лап и прочие всевозможные проделки. Нет недостаточно средств, чтобы выразить свой восторг и свою радость. Движения и отрывистый лай проникнуты страстью! Скажите мне, современные завзятые картезианцы, какая комбинация материи и силы производит все это? Где скрыты пружины механизма, начинающего действовать так самостоятельно под влиянием обстоятельств и проявляющего свое действие с такой силой и утонченностью? Если б мой Азор не был понятлив и верен, то неужели решился б я, уезжая за триста миль и бродя иной раз среди необитаемых лесов, поручать ему охрану моей жизни? А между тем, доверяясь ему, я спокойно ложусь спать под зеленью этих ветвей. В случае опасности Азор меня разбудит и будет защищать до той поры, пока я, оправясь от сна, буду в состоянии защищаться сам. Добрый Азор! Верный мой товарищ среди бед и опасностей, свидетель моих трудов и моей твердости! Желаю многим иметь право начертать на памятнике подобного друга эпитафию, которую я начертал на твоем: «Он был верен своему господину в минуты, когда женщины его обманывали, друзья забывали, а покровители преследовали!»