Нет дела — выдумай. Каждый должен трудится. Человек без дела лишает себя приятности
Это свойство нашего характера, выражающееся в склонности парализовать всякую
деятельность, может показаться, на первый взгляд, совершенно невинным, но при
более внимательном рассмотрении должно непременно быть отнесено к разряду
пороков. Вообще, на свете существует более людей ленивых духом, чем телом.
Первые не способны на постоянное напряжение внимания, чем единственно
достигается усовершенствование наших мыслительных способностей; вторые же лишают
общество плодов своей деятельности, обязательной для всех его членов.
Справедливо говорить, что ленивый человек похож на трутня, живущего за счет
пчел. У кого нет дела, тот должен его себе выдумать; кто не может работать
физически, обязан трудиться нравственно. Нет никакой необходимости, чтобы каждый
рубил дрова, возделывал землю или занимался каким-нибудь ремеслом; для служения
обществу существуют иные, более широкие способы. Кто по молодости лет или
вследствие каких-нибудь обстоятельств не успел создать себе положения для
полезной деятельности, тот, по крайней мере, должен к этому стремиться. Если мы
видим возможность приобрести какое-нибудь познание, исполнить какую-нибудь
обязанность или искоренить в себе какое-нибудь дурное качество,— то вот уже
прекрасные цели для деятельности.
Общество, состоящее исключительно из ленивцев, не могло бы существовать.
Нищета, болезни, невежество и все прочие неразлучные с ними беды погубили бы его
очень скоро. Удовлетворить общим, даже самым простым нуждам возможно только
общими же силами. Самый обыкновенный обед приготовляется с помощью припасов и
утвари, добытых или сделанных сотнями рук. Одна посевка хлеба, сбор его и
молотьба займут более половины этого количества.
По древним афинским законам Дракона праздность наказывалась смертью и
подводилась под понятие воровства, сделанного у общества. Египтяне, по
свидетельству Геродота и Диодора, смотрели на этот порок с такой же строгостью.
Они считали, что каждый должен трудиться, по крайней мере, настолько, чтоб
окупить плодами своих трудов те выгоды, которые получает от людей сам. Кто давал
больше — считался благодетелем общества, кто меньше — вредным членом. Нельзя при
этом, однако, не заметить, что если бы каждому позволялось делать самому оценку
своих трудов, то много бы развелось самозваных благодетелей, не только
бесполезных, но и положительно вредных.
В жизни частной всякий человек, проводящий время без дела, лишает себя самого
лучшего средства сделать жизнь приятной. Праздность родит скуку, а скука есть
именно тот враг, который лишает нас способности воспринимать приятные
впечатления. Жизнь без цели и желаний, без надежд и предположений представляет
какую-то грустно серую пустоту, и нет такой глупости и нелепости, на которую мы
бы не были способны, лишь бы прекратить подобное печальное существование. В этом
случае бывает нередко, что присущая нашей натуре потребность какой-нибудь
деятельности, не имея предмета для занятия, обращает свои силы против нас.
Беспокойные, смутные желания бродят в душе и распаляют воображение; страсти
обостряются; мы мучим себя и других, и нет такого порока, такого дурного
поступка, на которые мы бы не были способны в такие минуты. Занятие — самое
лучшее предохранительное средство против такого тяжелого беспорядочного
душевного состояния. Если меланхолия вас мучит, принудите себя к труду
нравственному или физическому; соберите все силы, какие только у вас есть, но
принудьте непременно. Работайте до усталости, до изнеможения сил. Это притупит
вашу болезненную раздражительность, и вы, устав, вкусите желанный покой, который
возвратит вам утраченную способность и рассуждать, и чувствовать удовольствие.
Трудиться стоит уже для того только, чтоб избежать тех зол и бед, которые
приносит с собою праздность. Но в труд должно вносить порядок и систему.
Удовольствие покоя можно вкушать только после труда. Бездействие утомляет не
меньше, чем работа; но однообразный труд может также сделаться причиною скуки,
как и однообразные удовольствия (В труде чрезвычайно важно
приобрести навык и сноровку, чтоб не терять напрасно времени и не употреблять,
по военному правилу, трех минут на то, что молено сделать в две. Работа с таким
характером, кроме экономии во времени, доставляет вдвое более удовольствия и,
сверх того, приучает к ловкости. Трудно себе представить, до какой степени
ловкости достигают ремесленники в своих мастерствах. Многие делают в час то, на
что непривычный человек употребил бы целый день. Постоянная практика
способствует развитию умственных способностей, даже вздорных. Я знал двух
способных молодых людей, из которых один посвятил себя свету и его
удовольствиям, другой же стал серьезно заниматься и читать. Оба успели, но как?
Первый приобрел славу самого веселого, остроумного собеседника и мог наговорить
в час более забавных вещей, чем другой в год. Зато его товарищ хотя и говорил
меньше, но, наверно, сказал бы в час более дельного, чем первый во всю свою
жизнь.
Вот хотя несколько длинный, но интересный анекдот по этому погоду, почерпнутый
из моих путевых воспоминаний. Раз восьмеро собеседников, собравшись в кофейной,
заспорили, какой город следует признать первым в мире? Семеро, безусловно,
пришли к заключению, что имя это заслуживает Рим, но восьмой проворчал про себя:
«Я предпочитаю другие». Оказалось, однако, что и семеро других, сойдясь в
окончательном решении, произнесли его на основании совершенно различных
соображений. Первый из них был антикварием и предпочитал всему на свете
древности; второй был живописцем и полагал, что весь мир держится на картинах.
Он даже раз, обращаясь к одному ученому, выразился так: «Вы, кому решительно
нечего делать...» Третий определял достоинство стран и городов по красоте зданий
и считал цветущими только те государства, где была масса памятников, статуй,
дворцов и обелисков. Четвертый был страшный меломан и восхищался прекрасным
изобретением : уродовать детей для того, чтобы сохранить чистоту их голосов.
Пятый восхищался Римом за ту свободу, которой в нем пользуются иностранцы, и,
сверх того, очень любил дешевое вино. Шестой был ханжа, бивший лбом перед каждой
церковью,
процессией и часовней. Наконец, седьмой, придворный по профессии,
проведший всю свою жизнь в прихожих князей и вельмож, восхищался тем
благосклонным милостивым обращением, которым отличалась римская знать. Восьмой,
произнесший особое мнение, не имел, по-видимому, резко определенного пристрастия
ни к чему. Он был философом и рассуждал, что во всем надо соблюдать меру и не
пускаться в погоню за прихотями, не удовлетворив сначала необходимому. Он,
правда, любил искусство и науки, но находил, что художники и ученые шли по
ложной дороге. Предметы роскоши ему нравились, но, любуясь ими, он сожалел о
распространенной в городе нищете. Пышность церковных церемоний наводила его на
мысль о простоте жизни великого Основателя христианства. Он хотел верить в
неиспорченность нравов простого народа, а его обманывали на каждом шагу. Он
ставил необыкновенно высоко благотворительность, но в Риме она его не восхищала,
вследствие того, что дурное ее направление плодило более тунеядцев, чем
приносила истинного добра страждущему человечеству. Земледелие казалось ему
всегда лучшим источником народного благосостояния, а, между тем, кругом видел он
только разоренные села; и так далее, все в том же роде.).