Бог первопричина. Любовь как закон и двигатель жизни. Смысл жизни в самосовершенствовании
Итак, основой жизни для Толстого был «абсолют», названный им «Богом», или «Целым», или «Первопричиной», чья сущность — «любовь», дело же «части» — подчиниться «Целому». Юношей он это себе представлял так: «Разум отдельного человека есть часть всего существующего, а часть не может расстроить порядок целого. Целое же может убить часть. Для этого образуй твой разум так, чтобы он был сообразен с целым, с источником всего, а не частью, с обществом людей; тогда твой разум сольется в одно с этим целым, и тогда общество, как часть, не будет иметь влияния на тебя. — Легче написать 10 томов философии, чем приложить какое-нибудь одно начало к практике»(«Дневник молодости», 17 марта 1846 или 1847 г.) .
Раз это понятие достигнуто посредством интуиции (или «истинного» разума), все прочее вытекает оттуда. Религия становится «наукой» вездесущего принципа «Добра»; этика есть практическая религия; эстетика опирается на этику; естествознание, поскольку оно вообще нужно, сводится к весьма ограниченному кругу наблюдений, и даже тогда оно скорее сводится к гуманитарному знанию с нравственной окраской. Эволюция сводится лишь к моральному прогрессу, а материальный прогресс вовсе отрицается; история должна быть лишь серией биографий моральных вождей; образование должно вести в направлении нравственного идеала. Исходя из своего религиозно-нравственного учения, Толстой критиковал все устои жизни, проникнув во все ее углы и закоулки: в государство, церковь, школьную программу и семью.
Суровость его этических норм кроется в его религиозной концепции. Так как любовь есть закон и двигатель жизни, другого критерия не может быть признано в личной жизни человека. Чтобы избежать эгоизма, не должно быть никаких наград (ни на земле, ни на небе), в силу чего некоторые люди бывают нравственными. Доброта, основанная на любви, не нуждается в наградах, ибо истинная доброта заключается в том, чтобы жертвовать собою, не ожидая награды за это. Наказание, помимо наказания совести, не исправляет человека, следовательно, никто не имеет права ни карать преступника за насилие, ни силой предотвращать преступление. Если человек исполняет свой долг потому, что он ожидает награды, или боится наказания на земле или на небе, он в сущности боязлив или расчетлив, и моральным такого человека нельзя назвать; моральный человек никогда не должен иметь в виду свои выгоды. Итак, основа морали не страдание и наслаждение, не утилитаризм, не общественный долг, не общественное благо, а только самопожертвование во имя бога.
Самоусовершенствование — цель человека, и вся задача и смысл жизни его. На вопрос, почему совесть, любовь и разум оказались недостаточными до сих пор для урегулирования общественных отношений, можно ответить, что эти принципы подлежат моральной эволюции и что моральная эволюция заключается в прогрессе от животной к божеской жизни. Общество может быть исправлено не посредством общих стремлений и завоеваний, а посредством улучшения каждого в отдельности. Коллективные программы ненужны; и даже вредны, ибо при коллективной деятельности должна существовать какая- нибудь организация, а организация без власти невозможна и не обходится без стеснения индивидуальной свободы, а жертвовать конкретным человеком ради абстрактного, — неморально. А благо человечества, ради которого люди притесняются — химера, раз человечество есть фикция. Помимо того, благо, достигнутое посредством насилия, превращается в зло. Свобода, которая достигается извне, а не изнутри, благосостояние без любви и самопожертвования — ничего не стоят. А благосостояние, счастье человечества, — вовсе не цель людей, их цель состоит в исполнении воли божией, а бог желает только самоусовершенствования и служения людям через него. Служение людям без религиозного чувства — остатки язычества и, следовательно, безнравственно. Даже долг к собственному семейству — языческий остаток. Толстой не был, конечно, против служения обществу, но это служение должно быть исполнено в религиозном духе, и это относится к обществу и даже семье. «Не нащупывая, а смело жить этим значит то, чтобы забыть то, что ты русский, что ты барин, что ты мужик, что ты женат, что ты отец и т. п., а помнить одно: вот перед тобой живой человек; пока ты жив, ты можешь сделать то, что даст тебе и ему благо, и исполнить волю Бога, Того, кто послал тебя в мир, — можно связать себя с ним любовью»(«Мысли о смысле жизни», т. XV, стр. 101.) .
Его отношение к индивидууму довольно своеобразно. В земном мире его симпатии лежат на стороне индивидуума в конфликте с обществом, но индивидуальность в потусторонней жизни им осуждается. Даже в земной жизни индивидуализм рассматривается им двояко: то он защищает отдельного человека против коллектива, то он осуждает индивидуализм, как зло. Свобода, отнятая у общества и переданная индивидууму, отнимается Толстым у индивидуума, и, лишив его всех отличительных качеств, возвращается обществу, уподобив такую жизнь роевой. На земле индивидуум только капля, после смерти же «капля, сливаясь с большой каплей, лужей, перестает быть и начинает быть» . Откуда индивидуальность взялась и как она исчезает, об этом Толстой не говорит, этот вопрос, может быть, принадлежит к ч и с л у «кощунственных» вопросов.
Отрицательные и положительные стороны так сплетаются в его взглядах, что их почти невозможно отделить. Социалистические идеи уживаются бок о бок с консервативными идеями примитивизма; прогрессивные требования сохранить все ценное прошлого и дальше его развить противопоставляются отрицанию всего не- «христианского».
А христианское есть стремление к неземному, отрицание этого мира ради другого, «лучшего».
Так что Толстой всегда начинал критиковать господствующий класс, порицал рабство, указывал безнравственность капиталистического строя, основанного на эксплоатации, но приходил он к тому, что бороться в этом мире не надо, что сбросить насильно рабство — безнравственно, что покорность раба — непротивление — высший христианский идеал, и что только покорностью смягчится каменное сердце поработителя.
Этим он не помогал делу освобождения. Наоборот, тем, что он боролся против радости жизни, против права наслаждения, тем, что он видел цель искусства в служении «богу», он не только не принес пользу обществу, но, напротив, — глубокий вред, ибо он пытался отнять радость у людей, которой не очень много у них имеется.
Итак, философия Толстого зиждется на предпосылках — «живого бога», «свободы», «равенства» и «любви». Иногда эти понятия выступают у него, как космические начала, чье существование мы интуитивно познаем, иногда он приходит к ним посредством доказательства. Вытяни из-под его философской постройки этот религиозный фундамент, и все здание распадется. Недаром он свою жизнь считал зависимой от религии и боялся, как он сам признался, быть задавленным при падении этого здания.
Своей религией он думал защищаться, с одной стороны, против разъедающего пессимизма, а с другой стороны, против эпикурейского оптимизма. Но черная тень смерти заслоняла от него свет жизни, и покой, по котором он так тосковал и который он считал одним из высших благ, никогда им не был достигнут, ибо в душе его боролись два начала: его страстный темперамент, его языческая плоть, которая сделала возможной красоту его художественных произведений, и религиозный дух, который, как сухой ветер, высушил все жизненные соки, оставив пламенного аскета.