Государство и правительство должны быть уничтожены. Ответ в непротивлении злу. Вера с материальный прогресс
Как же Толстой представляет себе переход к свободному строю, когда политическая власть больше не нужна будет, когда экономическое господство будет уничтожено, а суд тоже будет делом прошлого? Представляет он себе достижение этого строя не посредством насилия, конечно, ибо насилие, по его мнению, уже начинает постепенно исчезать. Сначала исчезнет так называемое законное насилие (государство), а постепенно и беззаконное насилие (преступление). А исчезнут государство и преступление вследствие того, что люди сделаются лучше, потому, что они проникнутся христианским идеалом. Даже теперь народ им уже проникнут, только бессознательно. Долгое же пользование властью надоест правителям, и даже жестокие устанут от мучения людей, а более разумные, будучи у руля некоторое время, убедятся, что во власти над людьми нет интереса, и тогда они откажутся от нее, ибо соблазн власти сильнее, чем обладание ею. Когда большинство проникнется истинным христианством, тогда злые люди не встретят никаких препятствий своему дикому разгулу, и об это непротивление, как о каменную стену, их злая воля разобьется. Зло, значит, само будет уничтожено. Таким образом, «божье царство» придет не только через добрых, но и через злых.
Часто опасаются, что уничтожение государства будет гибельным для культурных стран, потому что варвары будут угрожать цивилизации. Но у Толстого этого опасения нет, ибо малокультурные народы не хуже нас, следовательно, их правление не будет хуже для нас. Разве не мы учили их злым поступкам нашими плохими примерами, и разве, когда они плохо поступают, у них мотивы иные, чем у нас, когда мы плохо поступаем? Злые всюду одинаковы. Если мы ничего плохого им не сделаем, они и нам ничего плохого не сделают, даже если бы они были нашими врагами.
«Придут неприятели: немцы, турки, дикари, и, если вы не будете воевать, они перебьют вас. Это неправда. Если бы было общество христиан, не делающих никому зла и отдающих весь излишек своего труда другим людям, никакие неприятели — ни немцы, ни турки, ни дикие — не стали бы убивать или мучить таких людей. Они брали бы себе все то, что и так отдавали бы эти люди, для которых нет различия между русским, немцем, турком и дикарем. Если же христиане находятся среди общества не-христианского, защищающего себя войной, христиане призываются к участию в войне, то тут-то и является для христианина возможность помочь людям, не знающим истины. Христианин для того только и знает истину, чтобы свидетельствовать о ней перед теми, которые не знают ее. Свидетельствовать же он может не иначе, как делом.
«Дело же его есть отречение от войны и делание добра людям без различия так называемых врагов и своих» («В чем моя вера?», т. XI, стр. 564.).
Из этого видно, что Толстой разрешает самые сложные вопросы, как внутреннего, так и внешнего характера, самым простым образом — «непротивлением злу», во всех случаях полагаясь на совесть для разрешения социальных и индивидуальных проблем. Отдавать все безропотно, отдавать весь свой излишек, чего же еще нужно насильнику? Что насильник часто берет больше, чем излишек, что он часто забирает самое необходимое, было небезызвестно и Льву Николаевичу. Следовательно, все разрешение политического и экономического вопроса сводится к тому, чтобы «христианин» отдал все, что насильнику захочется забрать, позволив вдобавок последнему надругаться над собою, если у него появится такой каприз.
Толстой верил, что настоящий строй утешал нас, что божье царство придет с двух сторон: со стороны добрых и со стороны злых. Противоречие между практикой официального христианства и его учением должно вывести из того тупика, в который общество упирается. Люди принуждены будут пересмотреть политические и экономические основы своего устройства и притти к таким заключениям, к которым пришел Толстой.
Прогресс, говорит Толстой, продолжается все время, и хотя теперь порядки очень плохие, однако, они лучше, чем были раньше. Уже чувствуется, что божье царство скоро настанет. При таком сознании радостнее жить, зная, что человеческое страдание будет скоро облегчено. Освободившись от ига государства, от рабства господствующего класса и тирании страстей, говорит он, человек будет служить богу, исполняя его волю. В этом заключается христианская свобода, которая состоит в равнодушии к своим физическим страданиям и к страданиям, причиняемым людьми. Христианская свобода есть стремление к самосовершенствованию, к любви и служению, как бог этого желает. Кроме бога, для христианина нет другого авторитета. А возвещается христианин о божьей воле посредством своей совести. Совесть же ему указывает, когда служить семье и когда другим людям. В этом свобода и состоит, и никакая политическая свобода с такой свободой не может сравниться.
Если присмотреться ближе, то окажется, что наше языческое общество уже преобразилось во многом, благодаря распространению христианских идей. Даже и теперь некоторые выбирают профессии, хотя менее оплачиваемые, но зато более моральные.
Профессия педагога, врача, инженера, примерно, выбирается скорее, чем военная или юридическая карьера. А такие должности, как шпионская, полицейская, с презрением отвергаются порядочными людьми. Мы довольно часто слышим об отказах от наследства; нередко бывают случаи, когда люди отказываются от эксплоатации, живя своим трудом при скромной жизни.
В настоящее время круг богатых больше не состоит из культурных, воспитанных людей, как раньше, а из корыстолюбивых грубых людей, или из их вырождающихся потомков, которые только и знают, как расхищать богатство отцов; как ни плоха теперешняя общественная жизнь, с ее тюрьмами и казармами, все же в сердцах людей временами вспыхивает божественная искорка — отречение от материальной жизни и любовь. С одной стороны, мы видим жестокий военный аппарат, с другой стороны — красный крест. Наряду с одиночным заключением и казнями, замечается стремление улучшить положение несчастных. Это противоречие объясняется двойственным положением современной жизни, при котором нравственная сила человека, хотя еще скованная, уже проявляется, и в цепях ее долго держать не удастся. Никакая власть не способна надолго задержать стремление к служению своим ближним и к любви, которые прорываются тут и там.
Когда же люди (по природе добрые) поймут свое положение, они откажутся быть тем послушным орудием, в которое сильные мира сего их превратили, а именно, прислужниками собственности и государства, являющимися помехой к истинному счастью. Люди перестанут притеснять друг друга, поняв что нет никакой необходимости в порабощении других или в похищении продуктов чужого труда. Людям будет стыдно владеть большим количеством продуктов, чем то, которым они могут пользоваться. Армия, полиция, суд, тюрьмы исчезнут.
Долгожданный мир настанет на земле. Вначале небольшая группа людей осмелится добиться этой христианской свободы, а затем эта группа будет постепенно возрастать. Общественное мнение будет побуждаться вождями, стоящими на должной моральной высоте, а показывать дорогу они будут на собственных примерах. Собственность, никому ненужная тогда, будет уничтожена. Люди будут помнить все страдания, которые она причинила им. При таком толковании христианства, оно делается очень простым в глазах Толстого:
«Христианское учение представляется людям общественного или языческого миросозерцания в виде сверхестественной религии, тогда как в действительности в нем нет ничего ни таинственного, ни мистического, ни сверхестественного, а оно есть только учение о жизни, соответствующее той степени материального развития, тому возрасту, в котором находится человечество, и которое поэтому неизбежно должно быть принято им.
«Придет время и приходит уже, когда христианские основы жизни равенства, братства людей, общности имуществ, непротивления злу насилием — сделаются столь же естественными и простыми, какими теперь нам кажутся основы жизни семейной, общественной, государственной.
«Ни человек, ни человечество не могут в своем движении возвращаться назад.
Жизнепонимание общественное, семейное и государственное пережито людьми, и надо итти вперед и усвоить следующее высшее жизнепонимание, что и совершается теперь»(«Царство божие внутри нас», изд. Герцика, т. V, стр.81.) .
Не веря в эволюционную теорию, — в материальный прогресс, — Лев Николаевич, однако, верил в моральный прогресс. Настоящее строение общества и семьи он считал устарелым, будучи уверен, что со временем, когда люди поймут, что они ведут неразумную и безнравственную жизнь, они должны будут преобразиться, и общество будет построено на основах свободы и равенства. Люди уже начинают понимать, что старые «языческие» формы не годятся, но до христианских люди еще не дошли. Вот это противоречие между разумом и волей еще не разрушено, но нужно, чтобы человек по крайней мере понял, что он желает изменить свою жизнь, даже если он еще не в состоянии привести это в исполнение. Теперь же «люди заботятся о том, чтобы установить равенство перед своим законом, а не хотят знать о том равенстве, которое установлено вечным законом и которое они нарушают своими законами»(«Путь жизни», стр. 213.) .