Вера в идею составляет единственное основание всякого знания. В науке должно искать идеи. Нет идеи, нет и науки! Знание фактов только потому и драгоценно, что в фактах скрываются идеи; факты без идей - сор для голов и памяти. Взор натуралиста, наблюдая явления природы, открывает в их разнообразии общие и неизменные законы, т. е. идеи. Руководимый идеею, он в классификации явлений природы видит уже не искусственное облегчение для памяти, по постепенность развития от низших родов до высших следовательно, видит движение, жизнь. Неужели же явления общественности, составляющие необходимую форму жизни человека, менее интересны, менее разумны, нежели явления природы? Были и есть скептики, которые утверждали и утверждают, что природа произошла случайно от каких-то атомов, которые бог весть откуда произошли; но уже давно перевелись скептики, основывавшиеся на обмане чувств, отрицавшие порядок, гармонию и неизменность законов, по которым существует природа. Неужели же человеческое общество, это высшее проявление разумности высшего явления бессознательной природы, человека, неужели общество возникло из случайностей и управляется случайностью? И, между тем, есть люди, которые думают так, может быть, сами того не зная, что они так думают! Ибо отвергать возможность историк, как науки, значит отвергать в развитии общественности неизменные законы, и в судьбах человека ничего не видеть, кроме бесмыссленного произвола слепого случая. Пока фактические знания находились ещё в колыбели, простительно было так думать; но когда знание фактов открыло между ними связь и последовательность, а философия открыла смысл и значение этой связи и последовательности, показав в них развитие и прогресс, тогда возможность истории, как науки, и её великое значение могут быть закрыты только для одного слабоумия или наглого шарлатанства, которое в парадоксах, более бесстыдных, чем смелых, ищет жалкой известности, способной удовлетворять мелкое самолюбие. ..
История есть наука нашего времени, и потому наука новая. Несмотря на то, она уже успела сделаться господствующею наукою времени, альфою и омегою века. Она дала новое направление искусству, сообщила новый характер политике, вошла в жизнь и нравы частных людей. Её вопросы сделались вопросами жизни и смерти для народов и для частных людей. Эго историческое направление есть великое доказательство великого шага вперед, который сделало человечество в последнее время на пути совершенствования: оно свидетельствует, что отдельные лица начинают сознавать себя живыми органами общества - живыми членами человечества, и что, следовательно, само человечество живет уже не объективно только, но как живая, сознающая себя личность.
Есть две истории: одна непосредственная, другая - сознательная. Первая, это - сама жизнь человечества, из самой себя развивающаяся по законам разумной необходимости. Вторая, это - изложение фактов жизни человечества, история писанная - сознание истории непосредственной. Все разумное имеет свою точку отправления и свою цель; движение есть проявление жизни, цель есть смысл жизни. В непосредственной жизни человечества мы видим стремление к разумному сознанию, стремление - непосредственное сделать в то же время и сознательным, ибо полное торжество разумности состоит в гармоническом слиянии непосредственного существования с сознательным. Жизнь животного также подчинена неизменным и общим законам природы; но животному не дано наслаждаться сознанием своего существования, не дано видеть и разуметь себя не только как печто в самом себе, но и как вне себя пребывающее Животное чувствует свою особностъ от окружающих его предметов, чувствует свою индивидуальность, но у него нет личности, оно не может сказать себе: мыслю, следовательно существую. Непосредственная жизнь имеет свои ступени и является то низшею, то высшею, но законы её везде одинаковы: человек и в непосредственности бытия своего выше животного, но вполне человеком он может быть только как существо сознательное. Гегель сказал: "Человек есть животное, которое потому уже не есть животное, что оно знает, что оно - животное". Для ума поверхностного это определение может показаться философским каламбуром; дюжинные остряки, пожалуй, назовут его ещё и туманным, а гордое собою невежество увидит в нем худощаво-мудреное немецкое слово. Спорить с этими господами мы не имеем ни времени, ни охоты. Мыслящие люди поймут всю глубину этого выражения, по-видимому, весьма простого, но резко и определенно схватывающего великую мысль. В самом деле, дикарь, пожирающий тело убитого им врага, не потому ли именно есть зверь, что он не знает, что он зверь. Если б его грубое понятие озарилось сознанием, что он - зверь, тогда, если б он и не перестал быть зверем, для него все-таки явилась бы возможность перестать быть зверем. Это можно применить ко многому. Для которого из двух злодеев предстоит больше возможности сделаться добрым: для того ли, который сознает, что он злодей, или для того, который в своем злодействе видит законную форму жизни и даже гордится им, как доблестью? Дело только в том, что под сознанием не должно разуметь одного холодного логического процесса мысли, но страстное, переходящее в жизнь убеждение. Полнота жизни человека должна состоять в равномерном участии всех сторон его нравственного существования. В мысли без чувства и в чувстве без мысли виден только порыв к сознанию, половина сознания, но ещё не сознание: это - машина, кое-как действующая половиною своих колес и потому действующая слабо и неверно.
Мы знаем, что во времена глубокой древности и даже среди грубых невежественных народов являлись гениальные личности, возвышавшиеся до значительных ступеней человеческого сознания. Но человек не есть сам себе цель: он живет среди других и для других, так же как и другие живут для него. Народ - тоже личность, как и человек, только ещё высшая; человечество - та же личность, что и народ, только ещё высшая. Итак, если цель жизни каждого человека, отдельно взятого, - сознание, то что же, если не сознание, должно быть целью существования и каждого народа и всего человечества? Это тем яснее, что, как бы ни велик был человек, народ всегда выше его, и соединенные усилия многих людей всегда превзойдут в своих результатах его усилия.
А, между тем, мы видим, что доселе успехи сознания состоят только в том, что от индивидуумов они перешли к сословиям. Следовательно, человечеству предлежит пройти на пути совершенствования или сознания ещё более длинный путь, нежели какой оно прошло уже; но этот путь будет уже более прямой и широкий; а это уже много - из чащей и дебрей выйти наконец на большую дорогу. Вот почему мы видим великий успех человечества в историческом направлении нашего века. Если человечество уже начало сознавать себя человечеством, значит, близко время, когда оно будет человечеством не только непосредственно, как было доселе, но и сознательно. И начало этого сознания оно могло почерпнуть только в истории.
История на Востоке и доселе есть сказка, ибо она там не отделилась ещё от поэзии. Говоря собственно, на Востоке и не может быть истории: историю может писать только тот народ, который своею жизнию делает историю, т.-е. наполняет [накопляет?] массу разумных, а не случайных событий, составляющих содержание истории; а Восток умер в младенчестве, в то время, когда его сознание могло выражаться только в поэзии. У древних была история, но в их духе и удовлетворительная только для них. Они умели с дивным художественным искусством излагать события; умели даже видеть их в органической связи и последовательности, но у них не было (и не могло быть) идеи о прогрессе, о развитии человечества. Грек и римлянин видели человечество только в самих себе, а все, что не было греком и римлянином, они называли варварами. Созерцание, лежавшее в основании их истории, было чисто древнее, трагическое, в котором преобладала мысль о борьбе человека и народов с роком и победе последнего над первым. Древние носили в душе своей темное предчувствие недолговечности форм своей жизни, - и отсюда их понятие о мрачном царстве судьбы, которой трепетали даже самые боги их. Такое тесное воззрение не могло возвыситься до истории, как науки, и потому история у древних была только искусством и принадлежала к области красноречия. Истинное понятие об истории могло возникнуть только у христианских народов, которых бог есть бог всех людей, без различия национальностей. И, однако ж, эта идея о человечестве, составляющая душу и жизнь истории и возвысившая её до значения науки, явилась недавно, а развилась ещё позднее. Знаменитая речь гениального Боссюэта о всеобщей истории (появившаяся в 1681 году) была первым сочинением, которое навело на мысль - подводить все исторические события под одну точку зрения, искать, в них одной идеи. Это была идея ещё только в зародыше, и её развитие началось с прошлого века (Вико, Кант, Шлецер, Гердер) и быстро идет в настоящем веке. Мы разумеем здесь только теоретическое развитие этой идеи, и в этом отношении едва ли кому она так много им обязана, как Гегелю. Разумеется, и практика не осталась без попыток уравняться с теориею, и теперь история, чуждая идеи прогресса, никем не будет признана в достоинстве истории. Однако ж, должно сказать, что в этом отношении теория далеко опередила практику, и идеал истории, ясный и определенный в сознании, до сих пор не осуществлен фактами. Если что-нибудь было замечательного по части исторических опытов, так это или история отдельных народов, или изложение какой-нибудь отдельной эпохи из всеобщей истории. Лучшие историки - английские и французские; но их имен немного: Юм, Робертсон, Гиббон, Гизо, Тьер, Мишле, Барант, Тьерри; первые три принадлежат прошлому столетию, а. последние - нынешнему. Из немцев замечательны: Иоганн Мюллер, Шиллер, Раумер, Ранке и Лео. Нельзя не сознаться, что это число слишком не велико. Что же касается до попыток написать всеобщую историю, то здесь не на что и указать, кроме трудов Роттека и Шлоссера, особенно последнего, трудов более замечательных, чем удовлетворительных. Причина этого очевидна: нужно удивительное соединение в одном человеке слишком многих и слишком великих условий, чтоб он мог написать хорошую всеобщую историю: громадная эрудиция, широкие симпатии, многосторонность созерцания, высокое философское образование, соединенное с глубоким знанием людей к жизни, с верным тактом действительности, возвышенность и силу личного убеждения, носящего характер религиозный и соединенного с тою гуманною терпимостью, которая вытекает из живого сознания законов необходимости; наконец, великий художественный талант, в котором бы эпический элемент. органически сливался с противоположным ему драматическим элементом. Для истории, в истинном значении этого слова, ещё не настало время: переходные эпохи, когда старое или сокрушается с грохотом, или подтачивается медленно, а заря нового видна только немногим избранным, одаренным ясновидением будущего по темным для других приметам настоящего, переходные эпохи, как, бесплодные и лишенные великих и живых верований, не благоприятны для истории, как произведения науки и искусства вместе.
Между людьми, наиболее споспешествовавшими развитию истинного взгляда на историю, почетное место занимает человек, написавший одну преплохую историю и множество превосходных романов: мы говорим о Вальтере-Скотте. Невежды провозгласили его романы незаконным плодом соединения истории с вымыслом. Очевидно, что в их узком понятии никак не могла склеиться история с вымыслом. Так, есть люди, которые никак не могут понять смысла оперы, как художественного произведения, потому что в ней действующие лица не говорят, а поют, чего не бывает в действительности. Так, есть люди, которые считают за вздор стихи, справедливо замечая, что стихами-де никто не говорит. Разные бывает люди, и разные бывают роды узколобия! Те, которых приводит в соблазн сочетание истории с романом, смотрят на историю, как на военную и дипломатическую хронику, и с этой точки зрения они, конечно, правы. Они не понимают, что история нравов, изменяющихся с каждым новым поколением, есть ещё более интересная история, чем история войн и договоров, и что обновление нравов через обновление поколений есть одно из главных средств, которыми провидение ведет человечество к совершенству. Они не понимают, что историческая и частная жизнь людей так перемешаны и слиты между собою, как праздники с буднями. Вальтер-Скотт угадал это, как гениальный человек - инстинктом. Знакомый с хрониками, он умел читать в них не только то, что написано в строках, но и между строками. В его романах толпятся люди, волнуются страсти, кипят интересы великие и малые, высокие и низкие, и во всем этом проявляется пафос эпохи, с удивительным искусством схваченный. Прочитать его роман значит прожить описанную им эпоху, сделаться на время современником изображенных им лиц, мыслить на время их мыслью, чувствовать их чувством. Он умел взглянуть, как гениальный человек, и на кровавые внутренние волнения древней Англии, волнения в новой Англии, принявшие форму консервативности и оппозиции, и открыл их смысл и значение в борьбе англо-саксонского элемента с норманским. Вот почему Гизо называет Вальтера-Скотта своим учителем в истории, и он сам объяснил источник французской революции результатом тринадцати-вековой борьбы между франкским и галльским элементами.
В основании всеобщей истории должна лежать идея человечества, как предмета единичного, индивидуального и личного. Задача всеобщей истории - начертать картину развития, через которое человечество из дикого состояния перешло в то, в каком мы его видим теперь. Это необходимо предполагает живую связь между современным и древним, теряющимся во мраке времен, словом, предполагает непрерывающуюся нить, которая проходит через все события и связывает их между собою, давая им характер чего-то целого и единого. Эта нить есть идея сознания, диалектически-развивающегося в событиях, так что в них все последующее необходимо выходит из предыдущего, а все предыдущее служит источником последующему, точно так, как в логическом рассуждении одно умозаключение выходит из другого и рождает из себя третье. Эта истина очевидна: она доказывается тем, что многое в нашем веке было бы совершенно непонятно в отношении к своему происхождению, если б мы не знали древней истории. Следя за судьбами человечества, мы в ряду исторических эпох его видим строгую, непрерываемую последовательность, так же как в событиях - живую, органическую связь. Мы видим, что каждый человек, существуя для себя самого, в то же время существует для общества, среди которого родился; что он относится к этому обществу, как часть к целому, как член к телу, как растение к почве, которая и родит и питает его. Отсюда происходит, что каждый человек живет в духе этого общества, выражая собою его достоинства и недостатки, разделяя с ним его истины и заблуждения. Мы видим, что общество, как собрание множества людей, которые, несмотря на все различие свое один от другого, тем не менее, в своем образе мыслей, чувств, верований, имеют что-то общее, есть нечто единое, органически целое, словом, что общество есть идеальная личность. Мы видим, что каждое общество (племя, народ, государство), живя для самого себя и своею собственною жизнию, как отдельный человек, в то же время живет для человечества и относится к нему, как часть к целому, как член к телу, как растение к почве, которая и родит и питает его своими соками. Как из разнообразия характеров, способностей и воль множества людей, разнообразия, впрочем, запечатленного чем-то общим, образуется органическое единство политического тела - народ или государство, так из разнообразия характеров народов образуется единство человечества. Каждый человек потому чем-нибудь отличается от всех других людей и наружно и внутренно, что только из разнообразия способностей образуется гармония совокупных действий; и каждый народ потому отличается более или менее от всех других, что должен в общую сокровищницу человечества принести свою лепту. В обществе один - земледелец, другой - ремесленник, третий - воин, четвертый - художник и так далее, каждый по своей способности и своему призванию, - и каждый, по этому самому, представляет собою необходимое колесо для движения общественной машины. То же и с народами в отношении к человечеству: в Египте возникли математические и естественные знания; Греция развила идею искусства и гражданской доблести, основанной на благородстве свободной любви к отечеству; Рим развил идею права и дал древнему миру гражданское устройство; евреи - по превосходству народ божий - были призваны провидением быть хранителями священного огня истинной веры в бога, той веры, которой основанием была снедающая ревность по боге; и из этого во-истину избранного богом народа вышло спасение мира, явился богочеловек, провозвестивший миру ту веру, которая не есть вера одного народа, но вера всех людей, и которая указала людям кланяться богу не в Иерусалиме только, но всюду и везде, духом и истиною. Древний мир окончил свое существование: не стало Греции, погиб жертвою варваров миро-державный Рим, и рассеялись по лицу земли остатки некогда любимого и избранного богом народа; казалось, настал конец всему миру, светильник просвещения угас навсегда, и варварство должно было поглотить человечество. Но на рубеже двух миров - умирающего древнего и возрождающегося нового, но в хаосе средних веков, этой эпохи дикого невежества, кровавых войн, беспорядка и смешения - не переставал раздаваться всемогущий глагол жизни: да будет! и бысть!.. Новая вера укрепилась и распространилась по лицу лучшей части земли, политический беспорядок переродился в монархическое единство, муниципальная система городов, основанная римлянами в Испании, Галлии, Британии и Германии, удержалась и развилась; римское право сменило варварские законоположения, и, наконец, для Европы воскресли и мудрость, и искусство, и гуманные формы гражданской жизни древней Эллады! Ничто из прожитого человечеством не пропало втуне, но все сохранилось, чтобы ожить в новых, более сложных и полных формах, чтоб войти, подобно питательным сокам, в новое общественное тело и, присуществившись ему, утучнить его на новое здравие и новые силы! И даже теперь, в наш век, холодный и расчетливый, положительный и мануфактурный, в наш век, в котором малодушие видит только гниение и близкую смерть, и в котором, действительно, маленькими самолюбиями заменились великие страсти, а маленькими людьми - великие люди, - разве даже и в наш век развитие человечества остановилось? Да, если хотите, оно остановилось, но для того только, чтоб собраться с силами, запастись материальными средствами, которые столь же необходимы для него, как и духовные! И эти паровые машины, эти железные дороги, электрические телеграфы - все это что же такое, если не победа духа над грубою материею, если не предвестник близкого освобождения человека от материальных работ, унижающих душу и сокрушающих волю, от рабства нужды и вещественности! И, однако ж, ещё нелепее было бы думать, что теперь развитие должно остановиться, потому что дошло до самой крайней степени и дальше итти не может. Нет предела развитию человечества, и никогда человечество не скажет себе: стой, довольно, больше итти некуда! То, что мы называем человечеством, не есть какая-нибудь реальная личность, ограниченная, в самой духовности её, материальными условиями и живущая для того, чтоб умереть: человечество есть идеальная личность, для которой нет смерти, ибо умирают люди, но человечество не только от этого не умирает, даже не умаляется. Человечество, это - дух человеческий, а всякий дух бессмертен и вечен! И в чем же бы состояла вечная жизнь человечества, чем бы наполнилась она, если б её развитие остановилось навсегда? Жизнь только в движении; в покое - смерть. В чем будет состоять развитие человечества через тысячу лет? - подобный вопрос нелеп, потому что неразрешим. Но в эпоху всеобщего разложения элементов, которые дотоле составляли жизнь обществ, в эпоху отрицания старых начал, на которые опиралась эта жизнь, в эпоху всеобщей тоски по обновлению и всеобщего стремления к новому идеалу, - можно предчувствовать и даже предвидеть основание будущей эпохи, ибо самое отрицание указывает на требование, и разрушение старого всегда совершается через появление новых идей. Если до сих пор человечество достигло многого, это значит, что оно ещё большего должно достигнуть в скорейшее время. Оно уже начало понимать, что оно - человечество: скоро захочет оно в самом деле сделаться человечеством...