Век наш - по преимуществу исторический век. Историческое созерцание могущественно и неотразимо проникло собою все сферы современного сознания. История сделалась теперь как бы общим основанием и единственным условием всякого живого знания: без неё стало невозможно постижение ни искусства, ни философии. Мало того: само искусство теперь сделалось по преимуществу историческим: исторический роман и историческая драма интересуют теперь всех и каждого больше, чем произведения в том же роде, принадлежащие к сфере чистого вымысла. Люди ограниченные никак не могут примирить, в своем сухом и узком понятии, свободного вымысла фантазии с историческою действительностью - и некоторые из них, с свойственным невежеству простодушием, громко, во всеуслышание, издеваются над историческим романом, как над нелепостью, которая оскорбляет здравый смысл и помрачает славу гения шотландского романиста: в слепоте своей эти жалкие умники не видят, что все величие гения Вальтера-Скотта именно в том и состоит, что он был органом и провозвестником века, давши искусству историческое направление. Упадок живописи в наше время происходит совсем не от того, чтоб это искусство исчерпало все свое содержание и отжило свой век: нет, содержание всякого искусства есть действительность; следственно, оно неисчерпаемо и неистощимо, как сама действительность... Можно утверждать с большим основанием, что живопись - не умерла, а только обессилела в наше время, стараясь держаться старых преданий, идти по следам, раз и будто бы навсегда проложенным великими мастерами средних веков, силясь остановиться в сфере некогда могущественных и великих, но теперь уже мертвых интересов и не делаясь искусством по преимуществу историческим. Да, только в исторической живописи могут являться теперь великие творцы, ибо только историческая действительность может теперь дать живописи и живое содержание и современный интерес... Таково влияние истории на современное искусство!
В знании историческое созерцание едва ли ещё не больше заметно. Давно ли эстетика шла своим особым путем, не спрашиваясь у истории, не соприкасаясь с нею? Ещё и теперь многие добрые люди, повторяя чужие зады, пренаивно уверяют, что искусство само по себе, а жизнь сама по себе, что между тем и другою нет ничего общего, и что искусство унизилось бы, снизойдя до современных интересов. Действительно, если под "современными интересами" разуметь моды, биржевой курс, сплетни и мелочи света, то искусство играло бы слишком жалкую роль, если б унизилось до симпатии к таким "современным интересам". Так и было с искусством во Франции, когда оно заставляло греческих и римских героев выражать современные дворские сплетни. Нет, не то разумеется под историческим направлением искусства: это или современный взгляд на прошедшее, или мысль века, скорбная дума, или светлая радость времени; это не интересы сословия, но интересы общества; не интересы государства, но интересы человечества; словом, это общее, в идеальном и возвышенном значении слова... Мы теперь знаем уже, что искусство, как выражение сознания того или другого народа и целого человечества в известную эпоху, - есть как бы биение пульса его жизни, а потому и развитие и история искусства тесно связаны с развитием и историею народа или человечества. Вследствие этого, мы теперь знаем, что у новейших народов Европы, с тех времен, когда они познакомились "с древними литературами, не могло, да и никогда не может быть эпопеи, в роде "Илиады" и "Одиссеи", и что "Освобожденный Иерусалим", "Потерянный рай", "Мессиада" и т. п. суть произведения людей даровитых, но отнюдь не гениальных, - произведения блестящие, но в то же время и ложные... Мы теперь знаем, что сатира не есть осмеяние пороков для исправления нравов, но что это есть высший суд над падшим обществом, его предсмертный, раздирающий душу вопль, и что Персии и Ювеналы явились в римской литературе не случайно, а необходимо, и притом в самую пору, так что ранее не могли явиться... Мы теперь знаем, что роман и драма должны преобладать в наше время над всеми другими родами поэзии, как наиболее-приличные и способные формы для выражения современной действительности. Мы теперь знаем, что поэты нашей эпохи не могут быть ни классиками, ни романтиками, но что в их произведениях должны заключаться и классицизм и романтизм, как прошедшее заключается в настоящем. И все это мы потому знаем, что знаем законы развития духа человеческого в истории. ..
В науке, собственно, влияние исторического созерцания так же ощутительно, как и в искусстве. Мы разумеем здесь преимущественно философию, как науку тех живых истин, которые положены краеугольными камнями мироздания. Впрочем, здесь влияние было взаимное: от успеха истории, как науки, сделался возможным окончательный успех философии, которая, в свою очередь, по мере собственных успехов, возвышала достоинство истории, как науки. Можно сказать, что философия есть душа и смысл истории, а история есть живое, практическое проявление философии в событиях и фактах. По Гегелю, мышление есть как бы историческое движение духа, сознающего себя в своих моментах; и ни один философ не дал истории такого бесконечного и всеобъемлющего значения, как этот величайший и последний представитель философии.
Историческое созерцание проникло всю современную действительность - даже самый быт наш. Чувство общественности теперь везде сильнее, чем когда-либо прежде было. Каждый живее чувствует себя в обществе и общество в себе, и каждый по крайней мере претендует служить обществу, служа себе самому. Вражда между сословиями исчезает, и они примиряются в признании взаимной необходимости и взаимной важности для общества. Зависть уступает место соревнованию. Общественные предприятия возбуждают общий интерес, как дело, лично до каждого касающееся. Какая-нибудь железная дорога утверждается на основании опытов прошедшего, на предвидении результатов в будущем. Для обществ как будто исчезло различие между прошедшим, настоящим и будущим: общества равно живут теперь во всех трех этих отношениях времени, - и настоящее для них есть результат прошедшего, на основании которого должно осуществиться и их будущее. Прогресс и движение сделались теперь словами ежедневными. Новизна никого не пугает; предела усовершенствованиям никто не видит. Каждое общество теперь, в каждую минуту своего существования, представляется в нескольких поколениях, которые суть живые летописи прошедшего, свидетельство настоящего и пророчество будущего: это ступени исторического движения общества, ступени, едва ли отделенные друг от друга какими-нибудь пятилетиями!.. Так скоро все движется теперь...
Какая же причина этого скорого движения? - Созревшее историческое сознание, вследствие успеха в последнее время истории, как науки.
История была всегда и у всех народов: у одного, как предание, у другого, как сказка, у третьего, как поэма, у четвертого, как хроника, и т. д. У греков была даже художественная история, где с критическим анализом событий соединялось художественное изложение. Но это все ещё не та история, о которой мы говорим: это ещё простая история, как рассказ о событиях в жизни народа, а не история, как наука. Народ сам по себе ещё немного значит, и сколько есть народов на земле, о которых мы знаем только то, что они есть, а больше ничего о них и знать не хотим. Притом же повествование о том, что было, ещё не история. Средние века были богаты хрониками, [в] которых простодушные авторы описывали, что и как видели, с своей точки зрения. Теперь история из хроники сделалась "мемуарами". Но все это только материалы для истории, ещё не история. Сущность истории, как науки, состоит в том, чтоб возвысить понятие о человечестве до идеальной личности; чтоб во внешней судьбе этой "идеальной личности" показать борьбу необходимого, разумного и вечного с случайным, произвольным и преходящим, а в движении вперед этой "идеальной личности" показать победу необходимого, разумного и вечного над случайным, произвольным и преходящим. Да, задача истории - представить человечество, как индивидуум, как личность, и быть биографиею этой "идеальной личности". Человечество есть именно - "идеальная личность": личность - потому что у него есть свое я, есть свое сознание, хотя и выговариваемое не одним, а многими лицами; есть свои возрасты, как и у человека, есть развитие, движение вперед; идеальная - потому что нельзя эмпирически доказать её существования, указав неверующему пальцем и сказавши: "вот человечество -смотри!" И однако ж сколько этих неверующих, которые никогда не признают существования того, на что нельзя указать, чего нельзя увидеть глазами, обонять носом, отведать языком, услышать ухом, осязать рукою!.. Таково свойство всякой живой истины: сколько громко говорит она живой душе, столько нема для мертвой! Никто не усомнится в существовании человечества, как числительного собрания двуногих тварей, населяющих собою земной шар; но многие ли в состоянии понять, что человечество есть не только собирательное, но ещё и личное имя - название одного лица, которое, проживши несколько тысячелетий, подобно каждому человеку, отдельно взятому, не помнит своего рождения и первых лет своего бессознательного существования; которое, подобно каждому человеку, отдельно-взятому, было младенцем, отроком, юношею и теперь стремится к своей полной возможности; которое, подобно каждому, отдельно-взятому человеку, всегда стремилось к положительному убеждению и знанию и всегда отрицало свое убеждение и знание, чтоб, на его развалинах, основать более близкое к истине; которое, подобно человеку, заблуждалось, восставало, страдало и блаженствовало, и которого жизнь вечно будет состоять в том, чтоб заблуждаться и восставать, страдать и блаженствовать... Однако ж из этого отнюдь не следует, чтоб человечество стояло на одном месте, или чтоб оно стремилось от одной лжи к другой: нет лжи для человечества, но есть только старая истина, которая, разрушаясь, рождает из себя новую, высшую истину, подобно фениксу, в новой красе возрождающемуся, по восточному преданию, из собственного пепла... Человечество движется не прямою линиею и не зигзагами, а спиральным кругом, так что высшая точка пережитой им истины в то же время есть уже и точка поворота его от этой истины, - правда, поворота не вверх, а вниз: но для того вниз, чтобы очертить новый, более обширный круг и стать в новой точке, выше прежней, и потом опять идти, понижаясь, кверху... Вот почему человечество никогда не стоит на одном месте, но отодвигается назад, делая таким образом бесполезным пройденный прежде путь: это только попятное движение назад, чтоб тем с большею силою ринуться вперед... Сперва свет знания и цивилизации блеснул на берегах Ефрата, Тигра и Нила, но, перешедши в Грецию, померк, - потом Греция же возвратила его, и уже не в том виде, в каком получила, но в большем и лучшем; македонский герой разлил его до берегов Гангеса, утвердил в Сирии, Египте и Малой Азии... Погиб мир древний, с его цивилизациею и просвещением, с его искусством и правом; и что же? - варварские тевтонские племена, разрушившие Западную Римскую империю, с лихвою возвращают теперь земле Гомера и Платона взятое ими от неё, а смешавшиеся с римлянами вандалы и готы не вечно же будут дремать в позорном бездействии. Движение и развитие человечества основано на простом законе смертности отдельных лиц: народится поколение, образуется в известную форму, приобретет себе или просто привычкою усвоит себе известный круг мыслей, известные убеждения и понятия, в которых и умирает, с которыми ему так же трудно расставаться, как с жизнью. Но вот следующее за ним поколение уже разнится от него: с жадностию принимает оно всякое нововведение, всякую новую мысль; старое поколение обыкновенно упрекает новое в вольнодумстве и разврате, а новое обыкновенно исподтишка смеется над старым, не слушая его, до тех пор, пока, наконец, не состареется само и не будет играть такой же роли в отношении к сменившему его поколению; между тем, то, что вначале казалось вольнодумством и развратом, впоследствии признается добрым, и истинным, и полезным... Ведь было же время, когда сожжение на костре еретиков, вольнодумцев и чародеев считалось делом богоугодным, и когда величайшим безбожием могло показаться сомнение в необходимости и святости благонамеренного и благочестивого аутодафэ; а теперь? .. Сколько же легло в землю поколений, связавших собою, подобно звеньям цепи, "тогда" и "теперь"! Ведь такой переворот в образе мыслей не мог совершиться скоро! Сколько сожжено было вольно-мысливших о сожжении!.. Но одна только смена поколения поколением ещё не достаточна для движения человечества по пути развития и совершенствования: в отношении к движению юные поколения играют роль только плодородной почвы, на которой скоро принимаются семена преуспеяния. Семена же эти бросаются на плодородную почву гениями - этими избранниками и помазанниками свыше, творящими волю посылающего их. Иногда одного из таких гениев достаточно, чтоб оплодотворить живою мыслию целый век, - и, -если он властитель, подобно Александру Македонскому, Юлию Цезарю, Карлу Великому, Петру Великому, Наполеону - он покоряет себе массу; если же он является вмале, подобно тысяче представителей идеи, то большею частию несчастней жизни и раннею, преждевременною могилою утверждает в массах свою идею, - и часто те же люди, которые гнали его при жизни, потом готовы растерзать всякого, кто не захочет бессмысленно и безусловно боготворить благородную жертву их невежественного остервенения... Но поколение, современное гению, проходит, - и следующие за ним беспечно рвут небесные цветы истины на могиле гения и упиваются их божественным ароматом, как бы не подозревая, что они взрощены кровию посеявшего их... Но гении явление редкое; всякая сильная натура, всякий человек, превышающий окружающую его толпу, есть движитель в сфере своей деятельности, - и таким образом из совокупности многих частных движений, имеющих началом своим одного великого движителя, составляется общее движение масс. Мрачный дух сомнения и отрицания, как элемент, или, лучше сказать, как сторона всецелого и вечного духа жизни, играет в движении великую роль, отрывая отдельные лица и целые массы от непосредственных и привычных положений и стремя их к новым и сознательным убеждениям...
Все сказанное нами - истины столько же несомненные, сколько и не новые; но для всех ли и для многих ли?.. Повторяем: историческое созерцание есть основа всякого знания, всякой истины в наше время. Без него невозможно понимать, как следует, ни искусства, ни философии, ни права... Само естествоведение будет без него мертвым сбором фактов, а не живым знанием. Не даром называется оно иначе "естественною историею"!.. Да, естествоведение есть история творящей природы, повествование о восходящей лестнице её явлений, картина развития в немой природе того же духа вечной жизни, который развивается в истории, - что Шеллинг выразил двумя многознаменательными словами: "Deus fit"... Без исторического созерцания, без понятия о прогрессе человечества, без веры в разумный промысл, вечно торжествующий над произволом и случайностию, - нет истинного и живого знания в наше время. Будьте вы ориенталистом, изучите всю восточную мудрость, блистайте фактическими познаниями в естественных науках, удивляйте свет огромною начитанностию и фейерверочным остроумием: издевайтесь, в угождение толпе, над всяким так называемым априорным знанием и прославляйте немой, мертвый эмпиризм: вы все-таки не будете от этого ученым человеком, не сделаетесь органом века, но удивите одну лишь чернь и заставите мудрых пожалеть о столь блестящих и так дурно-употребленных способностях, если вы не понимаете, что современное состояние человечества есть необходимый результат разумного развития, и что от его настоящего состояния можно делать посылки к его будущему состоянию, что свет победит тьму, разум победит предрассудки, свободное сознание сделает людей братьями по духу, и - будет новая земля и новое небо...
И однако ж, несмотря на ясность и ощутительную достоверность этой идеи, - её не так-то легко усвоить себе, как это может показаться с первого взгляда. Вот почему многие весьма умные от природы люди не признают её с каким-то упорством и ожесточением. Если трудно от эмпирического созерцания переходить к отвлеченным понятиям, то ещё, кажется, труднее отвлеченные понятия возводить в живые идеальные образы без лиц. Так, не всякий способен сам собою от людей и народов сделать отвлечение и назвать его человечеством; но ещё менее найдется способных одушевить это отвлечение мыслию, дать ему индивидуальность и личность. Говоря о подобной неспособности, мы разумеем людей, которые наткнулись на подобный вопрос уже в зрелом возрасте, когда привычка, лень и неповоротливость раз-установившегося ума заставляют их крепко держаться за однажды-навсегда-полученные впечатления и понятия. Не то бывает в возрасте детства и первой юности, когда способность непосредственно и незаметно для самого учащегося принимать в себя идеи находится в полной своей деятельности. И потому-то первоначальное ученье так важно для человека, что, можно сказать, решает участь всей его жизни. Хорошо и прочно положенное основание учению есть ручательство за истинную и основательную ученость. Душу учения составляет система и наукообразность изложения. Самое дурное учение -это учение посредством игры, забавы, учение простое и естественное. Поэтому дурно, но систематически и наукообразно ученый в детстве человек счастливее всякого самоучки, ибо что он знает, - знает прочно, а главное, всегда может учиться сам, и его ученые приобретения всегда будут отличаться обширностию, глубиною, основательностию, если не всегда при этом многосторонностию, тогда как самоучка всегда и всё будет схватывать скоро и живо, но вместе с тем и поверхностно, неосновательно, непрочно, сбивчиво, калейдоскопически. Что же касается до предрассудков, вкрадывающихся в учение, то ум, предоставленный самому себе, едва ли не склоннее к предрассудкам, нежели ум, направляемый авторитетом книги или учителя.
Выше говорили мы о важности истории, как науки, для современного образования, необходимого каждому человеку, не только ученому, но и просто мыслящему. Из предшествовавших же рассуждений не ясно ли видно, как важно преподавание истории в средних учебных заведениях? Для детей моложе 14-ти лет история может иметь значение только разве сказок богатырских, и многие из них с большею охотою будут читать Квинта Курция "Об Александре Македонском" и военную историю римлян. Собственно же история для них не существует. Тем не менее время от 12-ти до 14-та лет есть самое удобное для приготовительного занятий историею, для изучения в систематической связи и последовательности фактов, событий, чисел, мест, имен и т. и. Налегать на одну память вредно и гибельно, но и без помощи памяти опять же нельзя обойтись; а так как только у детей эта способность может действовать самобытно, без особенного участия интереса и разумения, то и всего удобнее положить в эту эпоху возраста прочное, фундаментальное знание истории. Разумеется, это знание будет фактическое, чуждое всяких взглядов и непосредственных рассуждений; но хорошо составленная учебная история никогда не может быть книгою только что фактическою, в пошлом значении этого слова. В ней события (конечно, сухие и мертвые по самой уже краткости изложения) представлены в органической связи и соответственности, во взаимном воздействии и противодействии одного события на другое, одного народа на другой, так что ученик, сам того не замечая, владеет целым, хоть и далеко не подробным и не полным очерком, судеб человечества. Но всего важнее то, что он, непосредственно, сам того не замечая и не отдавая себе в том отчета, привыкает созерцать народ и человечество, как идеальную личность; следовательно, без труда и отвлеченного усилия может входить в историю, как в науку, которая более, нежели что-либо другое, должна сделать из него человека как в отношении к современной образованности, так и в отношении к гуманности. Имея таким образом в руках своих ариаднину нить, с которою, не опасаясь заблудиться, можно ходить по лабиринту бесчисленных фактов, зная, где и как должно поместить каждый из них, ученик делается готовым к более обширному и подробному курсу, где мысль событий является не только непосредственно, но и освещается взглядами автора. Фундамент важен для дома, который он должен держать на себе; но сам по себе он ни к чему не годная и совершенно-бесполезная вещь: курс истории в средних учебных заведениях должен быть для ученика домом на фундаменте приготовительной истории. Здесь ученик уже мыслит на основании фактов, сначала приобретенных им бессознательно, ученическою рутиною, и расширяет круг своих фактических познаний на том же основании, воли он и не будет слушать университетского курса, - он все-таки сделал великое приобретение: сам собою может он учиться истории, как науке, или, по крайней мере, будет в состоянии читать с пользою большие исторические сочинения не как "повествования о замечательных происшествиях в мире", но как живую картину пути и хода, которыми человечество почти от животной бессознательности дошло до современного состояния...
Из этого видна великая важность хороших исторических учебников для средних учебных заведений. "Руководство ко всеобщей истории" профессора Лоренца принадлежит к лучшим явлениям в своем роде не в одной русской литературе: это сочинение современно-европейское, напоминающее собою лучшие немецкие руководства последнего времени, как, например, Лео и др. Конечно, книга г. Лоренца не есть собственно курс для средних учебных заведений: она составлена из читанных им в педагогическом институте лекций, но она годится также и для гимназий, семинарий и может быть полезна особенно для тех учащихся, которые не имеют возможности поступать в университеты. Мы слишком далеки от смелой мысли проверять со стороны современности, свежести и достоверной фактической стороны сочинение автора, известного в Европе своею ученостию...