Идеальными девами всех родов бывают по большей части девицы, которых развитие было предоставлено им же самим. И как винить их в том, что вместо живых существ из них выходят нравственные уроды? Окружающая их положительная действительность в самом деле очень пошла, и ими невольно овладевает неотразимое убеждение, что хорошо только то, что не похоже, что диаметрально противоположно этой действительности. А, между тем, самобытное, не на почве действительности, не в сфере общества совершающееся развитие всегда доводит до уродства. И таким образом им предстоят две крайности: или быть пошлыми на общий манер, быть пошлыми, как все, или быть пошлыми оригинально. Они избирают последнее, но думают, что с земли перепрыгнули за облака, тогда как в самом-то деле только перевалились из положительной пошлости в мечтательскую пошлость. И что всего грустнее: между подобными несчастными созданиями бывают натуры, не лишенные истинной потребности более или менее человечески-разумного существования и достойные лучшей участи.
Но среди этого мира нравственно-увечных явлений изредка удаются истинно-колоссальные исключения, которые всегда дорого платятся за свою исключительность и делаются жертвами собственного своего превосходства. Натуры гениальные, не подозревающие своей гениальности, они безжалостно убиваются бессознательным обществом, как очистительная жертва за его собственные грехи... Такова Татьяна Пушкина. Вы коротко знакомы с почтенным семейством Лариных. Отец - не то, чтоб уж очень глуп, да и не совсем умен; не то, чтоб человек, да и не зверь, а что-то в роде полипа, принадлежащего в одно и то же время двум царствам природы - растительному и животному.
Он был простой и добрый барин,
И там,
где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник. Дмитрий Ларин,
Господний раб и
бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
Этот мир, вкушаемый под камнем, был продолжением того же самого мира, которым добрый барии наслаждался при жизни под татарским халатом. Бывают на свете такие люди, в жизни и счастии которых смерть не производит равно никакой перемены. Отец Татьяны принадлежал к числу таких счастливцев. Но маменька её стояла на высшей ступени жизни, сравнительно с своим супругом. До замужества она обожала Ричардсона не потому, чтоб прочла его, а потому, что от своей московской кузины наслышалась о Гранднсоне. Помолвленная за Ларина, она втайне вздыхала о другом. Но её повезли к венцу, не спросившись её совета. В деревне мужа она сперва терзалась и рвалась, а потом привыкла к своему положению и даже стала им довольна, особенно с тех пор, как постигла тайну самовластно управлять мужем.
Она езжала по работам,
Солила на зиму
грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по
субботам,
Служанок била осердясь,
Все это мужа не
спросясь.
Бывало, писывала кровью
Она в альбомы
нежных дев,
Звала Полиною Прасковью
И говорила
нараспев;
Корсет носила очень узкий,
И русский Н, как
N французский,
Произносить умела в нос.
Но скоро все
перевелось:
Корсет, альбом, княжну Полину,
Стишков
чувствительных тетрадь
Она забыла; стала звать
Акулькой прежнюю Селину
И обновила наконец
На вате
шлафор и чепец.
Словом, Ларины жили чудесно, как живут на этом свете целые миллионы людей. Однообразие семейной их жизни нарушалось гостями:
Под вечер иногда сходилась
Соседей
добрая семья,
Нецеремонные друзья,
И потужить, и
позлословить,
И посмеяться кой о чем.
Их разговор
благоразумный
О сенокосе, о вине,
О псарне, о своей
родне,
Конечно, не блистал ни чувством,
Ни поэтическим
огнем,
Ни остротою, ни умом,
Ни общежития искусством;
Но разговор их милых жен
Ещё был менее учён.
И вот круг людей, среди которых родилась и выросла Татьяна! Правда, тут были два существа, резко отделявшиеся от этого круга, - сестра Татьяны, Ольга, и жених последней, Ленский. Но и не этим существам было понять Татьяну. Она любила их просто, сама не зная за что, частию по привычке, частию потому, что они ещё не были пошлы; но она не открывала им внутреннего мира души своей; какое-то темное, инстинктивное чувство говорило ей, что они - люди другого мира, что они не поймут её. И действительно, поэтический Ленский далеко не подозревал, что такое Татьяна: такая женщина была не по его восторженной натуре и могла ему казаться скорее странною и холодною, нежели поэтическою. Ольга ещё менее Ленского могла понять Татьяну. Ольга - существо простое, непосредственное, которое никогда ни о чем не рассуждало, ни о чем не спрашивало, которому все было ясно и понятно по привычке, и которое все зависело от привычки. Она очень плакала о смерти Ленского, но скоро утешилась, вышла за улана, и из грациозной и милой девочки сделалась дюжинною барынею, повторив собою свою маменьку, с небольшими изменениями, которых требовало время. Но совсем не так легко определить характер Татьяны. Натура Татьяны не многосложна, но глубока и сильна. В Татьяне нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры; Татьяна создана как будто вся из одного цельного куска, без всяких приделок и примесей. Вся жизнь её проникнута тою целостностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высочайшее достоинство художественного произведения. Страстно-влюбленная, простая деревенская девушка, потом светская дама, Татьяна во всех положениях своей жизни всегда одна и та же; портрет её в детстве, так мастерски-написанный поэтом, впоследствии является только развившимся, но не изменившимся.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань
лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась
девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к
матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и
прыгать не хотела,
И часто целый день одна
Сидела
молча у окна.
Задумчивость была её подругою с колыбельных дней, украшая однообразие её жизни; пальцы Татьяны не знали иглы, и даже ребенком она не любила кукол, и ей чужды были детские шалости; ей был скучен и шум и звонкий смех детских игр; ей больше нравились страшные рассказы в зимний вечер. И потому она скоро пристрастилась к романам, и романы поглотили всю жизнь её.
Она любила на балконе
Предупреждать
зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд
исчезает хоровод,
И тихо край земли светлеет,
И,
вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И
доле в праздной тишине,
При отуманенной луне,
Восток
ленивый почивает,
В привычный час пробуждена,
Вставала
при свечах она.
Итак, летние .ночи посвящались мечтательности, зимние - чтению романов, и это среди мира, имевшего благоразумную привычку громко храпеть в это время! Какое противоречие между Татьяною и окружающим её миром! Татьяна это редкий прекрасный цветок, случайно выросший в расселине дикой скалы.
Незнаемый в траве глухой
Ни
мотыльками, ни пчелой.
Эти два стиха, сказанные Пушкиным об Ольге, гораздо-больше идут к Татьяне. Какие мотыльки, какие пчелы могли знать этот цветок или пленяться им? Разве безобразные слепни, оводы и жуки, в роде господ Пыхтина, Буянова, Петушкова и тому подобных? Да, такая женщина, как Татьяна, может пленять только людей, стоящих на двух крайних ступенях нравственного мира, или таких, которые были бы в уровень с её натурою и которых так мало на свете, или людей совершенно-пошлых, которых так много на свете. Этим последним Татьяна могла нравиться лицом, деревенскою свежестью и здоровьем, даже дикостью своего характера, в которой они могли видеть кротость, послушливость и безответность в отношении к будущему мужу - качества, драгоценные для их грубой животности, не говоря уже о расчетах на приданое, на родство и т. п. Стоящие же в середине между этими двумя разрядами людей всего менее могли оценить Татьяну. Надобно сказать, что все эти серединные существа, занимающие место между высшими натурами и чернию человечества, эти таланты, служащие связью гениальности с толпою, по большей части - все люди "идеальные", подстать идеальным девам, о которых мы говорили выше. Эти идеалисты думают о себе, что они исполнены страстей, чувств, высоких стремлений, но в сущности все дело заключается в том, что у них фантазия развита на счет всех других способностей, преимущественно рассудка. В них есть чувство, но ещё больше сантиментальности и ещё больше охоты и способности наблюдать свои ощущения и вечно толковать о них. В них есть и ум, но не свой, а вычитанный, книжный, и потому в их уме часто бывает много блеска, но никогда не бывает дельности. Главное же, что всего хуже в них, что составляет их самую слабую сторону, их ахиллесовскую пятку, - это то, что в них нет страстей, за исключением только самолюбия, и то мелкого, которое ограничивается в них тем, что они бездеятельно и бесплодно погружены в созерцание своих внутренних достоинств. Натуры теплые, но так же не холодные, как и не горячие, они действительно обладают жалкою способностью вспыхивать на минуту от всего и ни от чего. Поэтому они только и толкуют, что о своих пламенных чувствах, об огне, пожирающем их душу, о страстях, обуревающих их сердце, не подозревая, что всё это действительно буря, но только не на море, а в стакане воды. И нет людей, которые бы менее их способны были оценить истинное чувство, понять истинную страсть, разгадать человека глубоко-чувствующего, неподдельно страстного. Такие люди не поняли бы Татьяны: они решили бы все в голос, что если она не дура пошлая, то очень странное существо, и что, во всяком случае, она холодна, как лед, лишена чувства и неспособна к страсти. И как же иначе? Татьяна молчалива, дика, ничем не увлекается, ничему не радуется, ни от чего не приходит в восторг, ко всему равнодушна, ни к кому не ласкается, ни с кем не дружится, никого не любит, не чувствует потребности перелить в другого свою душу, тайны своего сердца, а главное - не говорит ни о чувствах вообще, ни о своих собственных в особенности? .. Если вы сосредоточены в себе и на вашем лице нельзя прочесть внутреннего пожирающего вас огня, - мелкие люди, столь богатые прекрасными мелкими чувствами, тотчас объявят вас существом холодным, эгоистом, отнимут у вас сердце и оставят при вас один ум, особенно, если вы имеете наклонность иронизировать над собственным чувством, хотя бы то было из целомудренного желания замаскировать его, не любя им ни играть, ни щеголять...
Повторяем: Татьяна - существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для неё могла быть или величайшим блаженством или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастии взаимности любовь такой женщины - ровное, светлое пламя; в противном случае -упорное пламя, которому сила воли, может быть, не позволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри. Счастливая жена, Татьяна спокойно, но тем не менее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, вся отдалась бы своим материнским обязанностям, но не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве, в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. И все это без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим внешним бесстрастием, с этою наружною холодностью, которые составляют достоинство и величие глубоких и сильных натур. Такова Татьяна. Но это только главные и, так сказать, общие черты её личности. Взглянем на форму, в которую вылилась эта личность, посмотрим на те особенности, которые составляют характер.