Состояние современной литературы и её виды
Мы говорим "взгляд на русскую литературу", "состояние русской литературы" и разные подобные фразы, где постоянно слово "русская литература" употребляется в единственном числе. Это привычка, на которую пора бы обратить надлежащее внимание и от которой пора бы отвыкнуть. У нас несколько литератур: смешивая их все под словом "русская литература" и обставляя это слово различными эпитетами, мы часто грешим, придавая признаки одной литературы - другой, которая от них очень рада была бы избавиться, никак не признавая их для себя отличием... Постараемся объясниться.
Есть у нас литература грязная, копеечная, которая скрывается в непроходимых извилинах толкучих рынков, дышит гнилым воздухом сырых и темных подвалов, питается скромной данью с покрытого лохмотьями невежества. О первого дня её существования доныне у ней те же идеи, те же понятия, те же взгляды, то-есть нет ни идей, ни понятий, ни взглядов. Её представители - люди темные, еле-грамотные, но чрезвычайно-хорошо знающие свою публику и оттого удивительно смелые: они доставляют её любознательному уму пищу самую разнообразную и рассуждают с нею нередко даже о том, что и не снилось вашим мудрецам. К замечательнейшим свойствам копеечной литературы принадлежат, между прочим, удивительная твердость, с которою она шествует по однажды-принятому пути, и патриархальная, дышащая какою-то наивною задушевностию откровенность, с которою она обходится с своей публикой. Тщетно журналы вооружаются против копеечной литературы посильным своим остроумием, тщетно обращаются к ней с угрозами, увещаниями и бранью; она не читает журнальных рецензий или читает их с безмолвным и гордым презрением, которое очень ясно доказывает, что уже поздно возвращать её, закоренелую в грубой коре невежества, на путь истины - бичом критики! Давно утратившая даже ту степень совестливости, которая заставляет "иных-прочих" скрывать свои не совсем-похвальные действия под личиною стремления к общему благу, любви к просвещению и так-называемой благонамеренности, - она идет к своей цели прямо и дерзко, с беспечной наглостию подходит к лицу, известному ей своею "слабостию насчет литературы", вынимает у него из кармана несколько грошей, засовывает вместо них свое грязное изделие и убегает с громким хохотом, нисколько не стараясь скрыть от покупщика, что она его славно надула. Потом она заходит в "заведения", оставляет там вырученные деньги и запасается материалами для нового изделия.
Есть у нас другая литература - родная сестрица первой, но более опрятная, сметливая и осторожная. Ей также нет дела до искусства, до науки, она даже не понимает их хорошенько и не поймет, пока ей кто-нибудь порядочно не заплатит. У неё та же цель, что и у первой - деньги, но в гораздо обширнейшем размере: там, где копеечная литература довольствуется грошами и гривенниками, она норовит взять тысячи. Ей мало посильной дани, которую с таким усердием кладет "на алтарь просвещения" публика, одевающаяся в решменские армяки и дублёные полушубки; она знакома с утонченным комфортом жизни и хочет во что бы то ни стало ездить в своем экипаже, сидеть на гамбсовых креслах, пить шампанское и играть в преферанс по-болышой. И вот она ухватилась за публику побогаче и потароватее, - публику странную, разнохарактерную, иногда очень умную, иногда простоватую, но всегда в высшей степени доверчивую, добрую и снисходительную. И горе ей, бедной, доверчивой публике! Промышленная литература со всех сторон опутывает её сетями, и, должно отдать справедливость, очень-часто весьма-искусными. О какою неподражаемою ловкостию умеет она, эта промышленная литература, кстати прикинуться бескорыстною, чувствительною к успехам родной словесности, горячо-страждущею её недугами! Как хорошо умеет выставить на вид несомненные признаки своей благонамеренности и добросовестности! Как искусно она, нередко грубая до цинизма, накидывает на себя, в экстренных случаях, личину строгого до чопорности приличия! .. Но в особенности неистощима она в угодливости пред публикою, в потворстве её неразвитому, шаткому от недостатка убеждений вкусу, в готовности тешить её чем ни-попало, лишь бы она тешилась да исправно платила! Сегодня роман, завтра повесть, послезавтра восторженная драма, через неделю целый том критики, через месяц история томов в десяток! Нужды нет, что роман будет плох, восторженная драма усыпит самых отчаянных зрителей, критика насмешит ограниченностью взглядов, пустотою содержания и пошлостью суждений; нужды нет, что история, скомпилированная из чужих лоскутьев и никуда-негодных умозрений, заставит содрогнуться кости незаконно-потревоженных в ней героев; нужды нет - лишь бы взять деньги! За деньги промышленная литература готова на все. Она упадет на колени перед бездарностию и закидает грязью первостепенный талант, угрожающий сбыту её жалких изделий; она изобретет небывальщину; она будет печатно лобызать руки у человека, который возьмет на себя разорительную роль её "кормильца", и не в шутку, пред лицом всей публики, назовет его двигателем литературы, хотя бы он во всю жизнь свою не написал ни строчки, имел столько же охоты двигать литературу, как муха возить карету; она, эта промышленная литература, в своем корыстном ослеплении, посягнет на. неприкосновенность великих и славных имен, которыми гордится человечество, лишь бы угодить невежественной толпе, которую не может не радовать унижение тех, чье превосходство дотоле кололо ей глаза; она наденет пгутовский колпак и, высунув язык, расписав по-дурацки лицо, будет кувыркаться перед публикою, плясать в присядку и кричать дикими голосами - лишь дайте ей денег!.. И мало ли ещё чего не предпримет и не предпринимает она для достижения цели, нераздельно управляющей её действиями?.. А как занимательны, как уморительно-смешны и вместе как возмутительны её беспрестанные перебранки, порождаемые мелкой, постыдной завистью, которая не- может видеть лишнего рубля, перешедшего в карман соперника, без того, чтоб не закричать: "разоряют! грабят!" и так далее. Перебранок, которые беспрестанно повторяются между представителями промышленной литературы, нельзя назвать литературными, ни даже имеющими какое-нибудь отношение к литературе. И вот, до некоторой степени, результаты неосторожных перебранок промышленной литературы: никто не сделал ей такого ощутительного вреда, как она сама: её представители в беспрестанных, непродолжительных, но весьма-жарких ссорах печатно высказали насчет друг друга столько горьких истин, что невольно сделались в глазах публики далеко не столь чистыми и бескорыстными, какими прикидывались в своих сочинениях. Справедливо говорит пословица: "На всякого мудреца довольно простоты", -и это большое благодеяние для литературы, потому что в противном случае, бог-знает, когда ещё ослабло бы влияние сочннителей-промышленников на русскую публику, которой доверием играть так доходно! А теперь это влияние, благодаря собственной оплошности промышленной литературы, само собою клонится к упадку...
Есть у нас ещё литература менее-предосудителъная по своим целям, но в высшей степени жалкая, - литература, смотрящая на вещи глазами доброго старого времени, проповедующая старые идеи по поводу новых фактов, и с ожесточением, тем более горестным, что оно нередко искренно, предающая анафеме все новое и лучшее. Её представители - литературные старцы, постигнутые нравственною смертию прежде физической - но не те достойные уважения и участия
Сыны другого поколения,
"сыны", которые, великодушно признав над собою законно и неизбежно совершающуюся победу времени, смиренно сошли с поприща, -
И на распутии живых
Стоят как памятник
нагробный,
Среди обителей людских, -
не вмешиваясь не в свое дело и не навязывая новому поколению убеждений и верований, которые были хороши в свое время и остались такими для людей своего времени, как живые впечатления лучшего возраста жизни, но которые не могут уже удовлетворить нового поколения, двинутого вперед неизбежным законом постепенного совершенствования. Представители и деятели старческой литературы суть те ограниченные, неподвижно-остановившиеся натуры, которые неспособны возвыситься даже до благородного и великодушного сознания, или те из деятелей промышленной литературы, которые почему-либо нашли выгодным стать в ряды защитников доброго старого времени. Старческая литература в каждом полезном нововведении, в каждом шаге вперед новой науки видит личную для себя обиду, событие, угрожающее "отечественной словесности" совершенной погибелью. Каждая смелая мысль, прямо или косвенно высказанная, каждое новое мнение, противоречащее её узким понятьицам, встречают в старческой литературе упорное сопротивление и нередко недоброжелательное истолкование. Избави бог сказать, что после Жуковского, Пушкина, Лермонтова нельзя в настоящее время безусловно восхищаться стихотворениями -Державина; что Карамзин оказал русскому языку, русской истории, русскому обществу великие заслуги, которые дают ему право на одно из почетнейших мест в истории русской литературы, но не принадлежал к числу тех первостепенных гениев, которых творения будут всегда читаться с одинаковою жадностию, с одинаковым наслаждением. Избави бог!.. Старческая литература поднимет гвалт; она сделает из вашего мнения преступление, которое изложит по пунктам в допотопных стихах или подьяческой прозе и предаст тиснению в надежде.....но, к счастию, подобные надежды не сбываются! Впрочем, здесь ещё не исчислено и десятой доли занятий, которым посвящает старческая литература свои златые досуги; занятия её довольно разнообразны: одна часть её богатырским сном спит на грудах старого негодного хлама, стараясь уверить себя и других, что занимается разработкою каких-то материалов; по-временам она просыпается, доводит до сведения публики, что не успела ещё сказать всего, "что имеет сказать", и опять засыпает; другая часть её, более деятельная, пишет целые книги в защиту так-называемой патриархальной жизни, которая, по мнению старческой литературы, состоит в том, чтобы непременно спать после обеда, ходить каждую субботу в баню и объедаться в мясоед; третья, самая дикая и неумеренная, кроме идей общих всей старческой литературе о гниющем и развращенном Западе, проповедует, что русская литература не только не отстала от других литератур, но даже шагнула вперед, за черту возможного совершенства, так-что ей не мешает возвратиться несколько вспять - начать говорить на мужицкий лад, признать Пушкина бесталантным писателем, а какого-нибудь составителя букварей с картинками - первейшим романистом, философом и поэтом... Страшно подумать, что в наше время есть головы, таким образом рассуждающие, но что они есть, в том - увы! - нет никакого сомнения: факт слишком свежий, известный всякому, кто заглядывает в русские журналы и книги!.. Вообще старческая литература отличается дикостию суждений и бесплодностию своей несообразной с духом и требованиями века деятельности, о которой её никто не просит. Она только мешает правильному литературному развитию, движению вперед, которого нельзя не признать в настоящем периоде русской литературы. В то время как люди с убеждением и верованиями, соответствующими современному состоянию просвещения, в поте лица трудятся для будущего, - староверы все ещё видят в литературе не более, как средство к сокращению скуки длинных осенних вечеров и, вследствие такого воззрения, простодушно пытаются занять нас небывалыми похождениями небывалых героев...
И прискорбнее всего видеть, что не одни староверы литературные, не сознавшие над собою законно и неизбежно совершившейся победы времени, смотрят на литературу такими глазами. Большая часть писателей, ещё недавно явившихся на литературном поприще и признаваемых более или менее даровитыми, до сей поры не понимает и не старается понять обязанности, соединенной в настоящее время с званием истинного писателя, и вместо того, чтобы, по мере сил и возможности, пособлять общей работе, переливает из пустого в порожнее, воспевая луну, деву, шампанское и рассказывая, с простодушным самодовольством, без малейшей иронии, вымыслы иногда очень занимательные, но чуждые всякой идеи.
Наконец, есть у нас ещё литература, литература только-что возникающая, едва ли могущая насчитать с десяток истинных представителей, но более-плодотворная и жизненная, чем все остальные, о которых говорено выше. О великодушным самоотвержением, ради благой и далекой корыстных расчетов дели, одушевленная высокими началами Великого Преобразователя России, избрала она путь тернистый и трудный, ведущий к достижению вечной и святой истины, к осуществлению на земле идеала - и медленно, но твердо и самостоятельно шествует по своему пути, невидимо подвигая вперед общественное образование... Откликаясь на голос общей и истинно-русской науки, благородно симпатизируя всему высокому, она разрабатывает важнейшие вопросы жизни, разрушает старые закоренелые предрассудки и с негодованием возвышает голос против печальных явлений в современных нравах, вызывая наружу, во всей ужасающей наготе действительности, "все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных повседневных характеров, которыми кишит наша земля". Эта литература не приписывает нам достоинств, которых мы не имеем, не скрывает от нас наших недостатков, но старается, по возможности, раскрывать их и обнаруживать, - потому-что, по её мнению, истинный патриотизм заключается не в присвоении отечеству качеств, которых оно, быстрыми шагами идущее к совершенству, не успело ещё себе усвоить, но в благородных и бескорыстных усилиях приблизить время, когда оно в самом-деле достигнет возможного совершенства. Зато сколько осуждений, сколько упреков в недостатке патриотизма переносит эта бескорыстная литература от узколобых, умышленно или неумышленно непонимающих её педантов, которые, чтоб прикрыть извинительною причиной свое бездействие, утверждают, что у нас все уже сделано, что нам нё в чем совершенствоваться, что нам осталось только сложить руки и наслаждаться плодами трудов своих!..
Таковы элементы, из которых состоит русская литература в настоящее время. Положение её не блистательно, но и не представляет ничего такого, что могло бы заставить отчаиваться за её будущее. Истекший год, подобно нескольким предыдущим, не богат замечательными произведениями, но представляет несколько фактов, неопровержимо подтверждающих, что невозвратно прошел уже для русской литературы младенческий период её существования - период бесплодного романтизма, и настанет период зрелости и возмужалости. И как ни деятельны, как ни хитростны усилия староверов литературных, сочинителей-промышленников и вообще всей литературной "тли" совратить русскую литературу с истинного пути, на который она так недавно вступила, навязать ей старые разгульные грехи, которые отодвинули бы её назад, - русская литература подвигается вперед. Голос немногих истинных её представителей, крепкий правдою и единодушием, заглушает нестройно-крикливые голоса многочисленной, разнокалиберной толпы, движимой личными интересами. Теперь уже нельзя построить литературной славы на двух-трех более или менее удачных стихотворениях, блестящих снаружи и чуждых внутреннего содержания; теперь уже не расплачемся мы и нарасхват не раскупим ни "Аббадонны", ни "Эммы", ни "Блаженства безумия", не причтем к капитальным произведениям таких произведений, в которых нет ни верного такта действительности, ни зрелых и крепких мыслей, а есть неземная дева, парящая к эфиру мечта, питающаяся вздохами и сентиментальными фразами любовь да детские порывания к какому-то идеалу, навыворот понимаемому; теперь уже не признаем мы пошлого резонера, клевещущего на наши незнакомые ему нравы, искажающего нашу действительность, поучающего нас сентенциями, взятыми напрокат из букварей, - нравственно сатирическим писателем, достойным внимания и похвал; не назовем другого резонера, не сказавшего во весь век ни одной здравой, собственно ему принадлежащей мысли, "философом, сходившим во глубину своего духа" в, - и, если какой-нибудь критик, в пылу поддельного или действительного восторга, упадет на колени перед творцом какой-нибудь посредственности в фантастическом роде, мы подумаем только, что он не совсем-здоров, и останемся хладнокровными зрителями его безрассудочной горячности. Теперь уже в самой критике не довольствуемся мы высокопарно-пустозвонными разглагольствиями, но ищем идей и приговоров, основанных на законах науки изящного, философии искусства... Да, мы становимся старше, мужаем - и слава богу!.