Может быть, многим из наших читателей слово "непосредственный" покажется совершенно равнозначительным слову "бессознательный", а "непосредственность" - "бессознательности": -и они, может быть, упрекнут нас в суетном желании изобретать и вводить в моду новые и никому неизвестные слова для старых и всем известных понятий, давно уже выраженных тоже всем известными словами, и обвинят в педантской охоте вдаваться в излишние объяснения и ненужные отступления, которые не поясняют, а только затемняют дело. Если это случится, и если причиной этого будет не опрометчивая невнимательность поверхностного читателя, - то уже, конечно, и не справедливость его обвинения, а разве то, что мы неудовлетворительно объяснили этот предмет. В непосредственности может быть бессознательность, но не всегда бывает, - и оба эти слова отнюдь не одно и то же, и даже не синонимы. Природа, например, произошла непосредственно и вместе с тем бессознательно; исторические же явления, каковы начало языков и политических обществ, произошли непосредственно, но отнюдь не бессознательно; так же точно непосредственность явления есть основной закон, непреложное условие в искусстве, дающее ему высокое и мистическое значение; но бессознательность не только не составляет необходимой принадлежности искусства, но враждебна ему и унизительна для него. Слово "непосредственный" объемлет собою и заключает в себе гораздо обширнейшее, глубочайшее и высшее понятие, нежели слово "бессознательный": это мы ясно докажем в дальнейшем развитии идеи искусства.
Условие непосредственности всякого явления есть вдохновенный порыв; результат непосредственности всякого явления есть - организация. Только вдохновенное может явиться непосредственно, только непосредственно-явившееся может быть органическим, только органическое может быть живым. Организм и механизм, или природа и ремесло, - вот два мира, враждебно-противоположные друг другу. Один - свободный, беспрестанно движущийся, изменяющийся, неуловимый в переливах цветов и красок, шумный и звучный; другой - оцепенелый в мертвенной неподвижности, рабски-правильный и безжизненно-определенный, с ложным блеском, поддельной жизнию, немой и безгласный. Явления первого мира, живые и непосредственно-произрождающиеся, называются ещё и вдохновенными, или творческими, а явления второго мира - предметами механическими, или произведениями рук человеческих. Разумеется, что этого не должно понимать буквально и первоначальную живописную причину смешивать с посредствующей: все статуи и все картины делаются руками человеческими, но, несмотря на то, есть статуи и картины органические, вдохновенные, творческие, и есть статуи и картины механические, не созданные, а сделанные.
Очевидно, что созданным или творческим называется все, что не может быть произведено соображением, расчетом, рассудком и волей человека, даже всё, что не может назваться и изобретением, но что непосредственно является из небытия в бытие или творящею силою природы, или творческою силою духа человеческого, и что, в противоположность изобретению, должно называться откровением. Организация, составляющая существенное различие между произведениями творческими и произведениями механическими, очевидно, есть результат того процесса, посредством которого оно возникает. Противопоставим природу ремеслу, чтобы объяснить это примером. Когда у человека, изобретшего часы, мелькнула в голове первая мысль об этой машине, - дело не было кончено этим мгновением: не говоря уже о том, что [он] много должен был думать и соображать, прежде нежели приступить к выполнению своей мысли, - он должен был ещё и беспрестанно поверять её опытом и в опыте искать дополнения своей мысли. Созидая, он снова разрушал, слагая, разбирал, ибо всегда находил, что чего-нибудь да недоставало. Главный духовный деятель в акте его изобретения было соображение, вычисление вероятностей. Осторожно, будто впотьмах, делал он шаг за шагом, работая головою и считая на пальцах. И потому его изобретение не могло быть тотчас же совершенным, но нужны были вековые успехи точных наук, чтобы оно могло дойти до совершенства. Хочет ли ремесло подражать природе, - тут ещё поразтельнее видно могущество одной и бессилие другого. Человек хочет сделать цветок - розу. Для этого он берет натуральную, долго и внимательно изучает её во всех малейших подробностях - каждый лепесток, складку, перелив и оттенок цвета, общую форму, и уже после многих соображений и расчетов выкраивает и сшивает свой цветок из тканей, окрашенных под цвета природы. И в самом деле, как велико его искусство: за десять шагов вы не отличите его искусственной розы от натуральной; но подойдите ближе - и вы увидите холодный, неподвижный труп подле прекрасного, полного жизни создания природы, - и ваше чувство оскорбится мертвой подделкой. С радостным чувством, движением схватываете вы очаровательный цветок - рассматриваете и обоняете его. Его листики и лепестки расположены так симметрически, так пропорционально, что их правильность может постигаться только нашим умом, а не поверяться нашими инструментами, слишком недостаточно для этого правильными, и потом каждый из них так тщательно, с такой заботливостию, с таким бесконечным совершенством отделан и изукрашен до малейших подробностей... Как роскошно прекрасен его цветок, сколько на нем жилочек, оттенков, какая нежная и яркая пыль... О, сам царь Соломон во славе своей не одевался так великолепно!.. И какое, наконец, упоительное благоухание!.. Но до сих пор, пока мы на эту розу смотрим со-вне, любуясь и дивясь её видом, цветом и запахом, искусственный цветок ещё может быть сравниваем с нею, по крайней мере, хоть как пародия на неё, доказывающая своего рода силу и могущество человеческого ума; но разве в розе одним этим всё оканчивается? О, нет! это только внешняя форма, выражение внутреннего: эти чудные краски вышли изнутри растения, этот обаятельный аромат есть его бальзамическое дыхание... Загляните туда, внутрь этого цветка, - и всякое сравнение с ним искусственной розы уничтожится само собою, как нелепость, оскорбляющая здравый смысл. Там, внутри зеленого стебелька, на котором так грациозно держится этот роскошный цветок, там целый новый мир: там самостоятельная лаборатория жизненности, там по тончайшим сосудцам дивно-правильной отделки течет влага жизни, струится невидимый эфир духа... И, между тем, природа употребила на этот дивный цветок и меньше времени и более простые и дешевые материалы, и нисколько труда, соображения или расчета: пало в землю небольшое зерно - и из земли вышло растение, оделось в листья и украсилось цветами на брачный пир весны... Уже в его зерне заключался и корень, и ствол, и красивые листочки, и пышный ароматический цвет, и вся архитектура растения, со всеми его формами и пропорциями! Но что же тут сделала природа? Чем же ознаменовала она свое участие в создании этого цветка? Повторяем: ей это ничего не стоило. Спокойно, без всяких усилий повторяет она теперь однажды навсегда созданные ею явления. Но было мгновение, когда она страшно работала, в напряжении и борьбе всех сил своих... Когда всемощное "Да будет" пробудило довременный хаос, небытие воззвало к бытию," возможность к действительности, идею к явлению, - тогда бесплотная божественная мысль, довременно существовавшая, из ничего явилась нашею планетою, - и долго вращалась эта планета то в океане воды, то в океане огня, - и высокие хребты гор на месте бывшего дна морского, подземные потоки вод и огней, бездонные моря, острова и озера, огнедышущие волканы свидетельствуют о её страшных переворотах, прежде чем она стала тем, что теперь есть, о её великой работе, которая и теперь ещё не кончилась, судя по целому огромному материку, ещё и доселе не совершенно сформировавшемуся. Да, это была великая работа: порождала природа бесконечные ряды явлений, - и каждое из них было могучим, мгновенным и незапным порывом из тьмы небытия на свет жизни. Величественно и прекрасно здание вселенной! Как правилен этот голубой купол неба, по которому в таком строгом порядке, в такой неизменной правильности ж гармонии восходит и заходит солнце, появляется и скрывается луна с мириадами звезд! И, между тем, не циркулю обязаны своим существованием эти круги и сферы, не было начертано на бумаге предварительного плана, и соображение математика не определило заранее этих бесконечных отношений между бесконечными величинами, тяжестями и пространствами. Нет конца вселенной, нет числа небесным телам, и все они делятся на миры, подчиненные один другому, и каждое из них есть часть целого, составляющего как бы живое органическое тело, и находится во взаимном отношении и взаимной зависимости от всякого другого, - и всё это пространство без границ, вся эта величина без измерения, всё это множество без исчисления, составляющее собою единое и целое, родилось само из себя, заключая в себе и свои законы, и свои вечные неизменные числа и линии, и весь чертеж своего тоталитета. Вселенная есть божественная мысль, от вечности, довременно существовавшая, как разумная возможность, и вдруг ставшая очевидною действительностию через воплощение в форму. В полноте её существования мы видим две, повидимому, противоположные, но в сущности родственные и тождественные стороны: дух и материю. Дух есть божественная мысль, источник жизни; материя есть та форма, без которой мысль не могла бы проявиться. Очевидно, что оба эти элемента нуждаются друг в друге: без мысли всякая форма мертва, без формы мысль есть только могущее быть, но не сущее. В явлении они составляют единое и нераздельное, проникая друг друга и исчезая друг в друге. Процесс их слития воедино (конкреции) есть таинство, в котором жизнь как бы скрылась от самой себя, не желая ж самое себя сделать свидетельницею своего величайшего акта, своего торжественнейшего священнодействия. Мы знаем необходимость, но только ощущаем или созерцаем таинство этого процесса. Он есть необходимое условие жизненности явлений, и его результат есть - организация, результат которой есть особенность, индивидуальность и личность.
Все явления природы суть ничто иное, как частные и особенные проявления общего. Общее есть идея. Что такое идея? По философскому определению, идея есть конкретное понятие, которого форма не есть что-нибудь внешнее ему, но форма его развития, его же собственного содержания. Но как мы чужды философского изложения нашего предмета, то и постараемся намекнуть о нем нашим читателям как можно менее отвлеченно, как можно образнее. Во второй части "Фауста" Гете есть место, которое может навести нас на предощущение значения "идеи", близкое к истине. Фауст, дав обещание императору вызвать пред него Париса и Елену, требует помощи у Мефистофеля, который неохотно указывает ему единственное средство для выполнения этого обещания. "В неприступной пустоте, - говорит он, - царствуют богини; там нет пространства, ещё менее времени: то матери". - Матери? - восклицает изумленный Фауст, - матери, матери, - повторяет он, это так странно звучит... - "Богини, - продолжает Мефистофель, - неведомые вам, смертным, и неохотно именуемые нами. Готов ли ты? Тебя не остановят ни замки, ни запор; тебя обоймет пустота. Имеешь ли ты понятие о совершенной пустоте?" -Фауст уверяет его в своей готовности. - "Если б тебе надобно было плыть, - продолжает снова Мефистофель, - по безграничному океану, если бы тебе надобно было созерцать эту безграничность, - ты бы увидел там, по крайней мере, стремление волны за волной, ты бы увидел там нечто; ты бы увидел на зелени усмирившегося моря плескающихся дельфинов; перед тобою ходили бы облака, солнце, месяц, звезды, но в пустой, вечно пустой дали ты не увидишь ничего, не усльшшшь своего собственного шага, ноге твоей не на что будет опереться". - Фауст непоколебим. В твоем ничто, - говорит он, - я надеюсь найти все. Мефистофель после этого дает Фаусту ключ, "Ступай за этим ключом, - говорит он ему, - он доведет тебя до матерей. - Слово "матери" снова заставляет Фауста содрогнуться. - "Матерей! -восклицает он; - как удар поражает меня это слово! Что это за слово такое, что я не могу его слышать?" - "Неужели ты так ограничен, -отвечает ему Мефистофель, - что новое слово смущает тебя?"... Мефистофель потом дает ему наставления, как он должен поступать в своем дивном путешествии, и Фауст, ощутив в груди своей новые силы от прикосновения к волшебному ключу, топнув ногой, погружается в бездонную глубь. - "Любопытно, - говорит Мефистофель, оставшись один, - возвратится ли он назад?"
Но Фауст возвратился и возвратился с успехом: он вынес с собой, из бездонной пустоты, треножник, тот треножник, который был необходим для того, чтобы вызвать в мир действительный красоту в лице Париса и Елены (Всё это место, содержащее в себе указание на Фауста, есть выписка к статье Рештера "О философской критике художественного произведения", сделанная переводчиком этой статьи г. Катковым и здесь целиком взятая нами).
Да, странное это слово "матери", и без тайного содрогания нельзя его выговаривать, как будто бы это было одно из тех мистических слов, от которого бледнеет луна и мертвые шевелятся в гробах своих!.. Но ещё более нужно отваги, чтобы пуститься в беспредельную пустоту и дойти до "матерей"!.. Но кто не содрогнется и не отступит назад и не изне[мо]жет в своем страшном подвиге - тот воро [ти] тся с волшебным треножником, с которым можно вызывать тени давно умерших и бесплотные мысли одевать в благолепные тела... Эти "матери" - те первосущные, довременные идеи, которые, воплотившись в формы, стали мирами и явлениями жизни. Жизнь никого не страшит; но, как красавица с огненным взором, розовыми ланитами и манящими поцелуй устами, она влечет к себе нас неодолимою обаятельною силою - закрыв глаза, потеряв сознание, мы бросаемся в её объятия, - и мы смотрим на неё - не насмотримся, любуемся ею - не налюбуемся... Но в нас скрыт червяк, отравляющий полноту наслаждения, - этот червяк - жажда знания. Лишь только он зашевелится, очаровательный образ красавицы начинает от нас скрываться; червяк растет, превращается в змею, сосущую кровь из нашего сердца, - красавица исчезает совсем, и, чтобы возвратить её, мы должны отвратить наш взор от форм и красок и устремить его на скелеты без жизни и красоты. Но скоро мы должны отказаться и от этого и ринуться в безграничную пустоту, где нет жизни, нет образов, нет звуков и красок, нет пространства и времени, где не на чем остановиться взору, не на что опереться ноге, где царствуют - матери всего сущего - бестелесные идеи, которые суть то ничто, из которых произошло всё; которые были от вечности, прежде мира, и от которых двинулось время и потекли миры своим вековечным путем...
Итак, идеи суть матери жизни, её субстанциальная сила и содержание, тот неиссякаемый резервуар, из которого немолчно текут волны жизни. Идея по существу своему есть общее, ибо она не принадлежит ни известному времени, ни известному пространству; переходя в явление, она делается особенным, индивидуальным, личным. Вся лестница творения есть ничто иное, как обособление общего в частное, явление общего частным. Из общей мировой материи "вышла наша планета и, получив свою единственную и особенную форму, в свою очередь стала общею субстанциальною материею, которая беспрестанно стремится к обособлению в мириадах существ. Безббразные массы металлов и камней, не представляя собою никакой определенной формы, тем не менее представляют собою особные явления, имеющие свою, хотя и низшую и внешнюю, организацию. Некоторые из них даже организуются в определенные и правильные формы призм, как бы вырастающих из какой-то почвы, которая состоит из одинакового с ними вещества и служит им безобразным базисом. Организация растений выше, и вообще они представляют собою что-то уже высшее особенности, хотя ещё и не достигшее индивидуальности. В каждом из них равно необходимы и корень, и ствол, и ветвь, и лист, но число листов их неопределенно, и отшибенные не изменяют особности дерева; что же до ветвей, то, хотя они...