Жертвы при строительстве Петербурга и результат. Личностные качества Петра
Для Одессы важно соседство Турции, в которую она отпускает огромное количество пшеницы: но оно не было бы важно для Петербурга, ибо Одесса только портовой и торговый город, а Петербург, сверх того, и столица. И мысль Петра оправдалась делом: Москва бесспорно имеет свое значение для России, но Петербург истинно-европейская столица России, [и Москва только тогда сравнится с ним, когда примет его в себя]. Петербург для России - биржа европеизма, из которой европеизм, разносится по России. Всякое удобство, всякий шаг в цивилизации делается у нас через Петербург. Он - окно и дверь в Европу. [Борода в нем не колет глаз только на извозчицких санках или дрожках].Что касается до жертв, с какими построен Петербург, они искупаются необходимостью и результатом. Петр своими делами писал историю, а не роман, он действовал, как царь, а не как семьянин. [Вся] реформа [его] была тяжким испытанием для народа, годиною трудною и грозною. Но когда же и где же великие перевороты совершались тихо и без отягощения современников? .. Разве легок был для России славный двенадцатый год? Но неужели поэтому мы должны бранить его, а не гордиться им?.. Спокойных государств только два в мире - Китай да Япония; но лучшее, что производит первый, это чай а вторая, кажется - лак: больше о них нечего сказать, осина ломится и сокрушается ветром; дуб мужает и крепнет в буран
....... , .
Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала гением Петре.
Суровый был в науке славы
Ей дан учитель;
не один Урок нежданный и кровавый
Задал ей шведский паладин. .
Но в искупленьях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
Да, тяжело было народу с печей и полатей своих выйти на такую работу и борьбу. Он не виноват был, что вырос не учась, и взрослому ему не под силу показалось садиться за указку. Но самое худшее в его положении было то, что он не мог понять ни смысла, ни цели, ни пользы перемен, которой подвергала его железная, несокрушимая воля царя.
Здесь мы почитаем приличным выписать, или, лучше сказать, украсить нашу статью выпиской красноречивых строк о Петре Великом одного из русских ученых *.
"Чего ж недоставало русскому народу? - преобразования! Его недоставало для XVII века! Явился царь с горячей мыслию в очах, с отважной думой на челе и с громоносным словом власти! Он страшный кинул взор на царствующий град, сурово посмотрел на даль прошедшего, и двинул царство от него. Что же не понравилось ему в наследии предков? Что возмутило Петра в творении его отцов? Но это тайна души великой, глубокой, тайна гения!
Мы видели только внешнее этого духа, который, как грозовое облако, прошел над русскою землею. Мы видели, как он сочувствовал Иоанну Грозному, как благоговел пред кардиналом Ришелье, как не терпел византийского двора, его роскошества и лени, его ханжей и лицемеров. Такое грозное соединение стихий в душе смертного, рожденного повелевать и царствовать! И к этому огненному началу нравственной его жизни присоединилось глубочайшее сознание собственных сил. Посланник неба, самодержавный смертный, решительно рожденный для преобразований! В каком бы он веке ни родился, в каком бы народе ни воспитался, он всегда и везде был бы преобразователем. Это его природа. Если б он был современным древнему Язону, его постигла б участь божественного Геракла. Он был бы слишком тяжел для легкой греческой армады. Но провидение знало, где произвести на свет необычайного смертного. Только русский корабль мог сдержать такого страшного пассажира! Только русское море могло носить на хребте своем столь отважного морехода! Только Россия могла не треснуть от этого Духа, который выпрягал ее, чтоб уравнять ее силы с своею исполинской мощи! Дивное явление!
От сложения мира не бывало такого государя! Говорят, что крутость его ума и воли происходила оттого, что он не получил надлежащего воспитания; но, боже мой, какая наука, могла огранить эту адамантовую душу, какое воспитание могло смягчить эти несокрушимые нервы ума, эти железные мышцы воли? Если природа должна была уступить ему, то что ж могла сделать из него наука? Какой немец мог быть его детоводцем, какой француз учителем? И природа и наука отступились, когда этот великий дух: помчал русскую жизнь по открытому морю всемирной истории! Петр Великий не верил слабостям человеческой природы; только на смертном одре почувствовал, что и он смертный: "Из меня можно познать, сколь бедное творение есть человек", - произнес он в смертных страданиях! Таков был Петр Великий! Ему нужно было совершить преобразование. И какое преобразование! От конечностей тела до последнего убежища человеческой мысли! Он бритвой бреет бороды и топором рубит невежество. Тысячи стрелецких голов падают на Преображенском поле. Ни даже крестный ход царствующего града не мог смягчить его правосудия!...
Преобразователь в течение всей своей жизни хранил в себе тайное сознание, что не одно рождение возвело его на престол, но сила высшая призвала его царствовать над народами! Он чувствовал, что не кровь, а дух должен ему предшествовать. Он отверг сына и возжелал оставить по себе достойнешего. Но великий человек не приобщился нашим слабостям! Он не знал, что мы и плоть и кровь. Он был велик и силен, а мы родились и малы и худы, нам нужны были общие уставы человечества! Петру Великому не нравилось наше древнее государственное устройство. Государева боярская дума должна была уступить место Сенату; областные приказы ландратам и ландгерихтам. Ему не нравились и наши целовальники, наши дьяки и подьячие. Он желал бы посадить на их место пленных шведов, секретарей и шрейберов цесарской службы. Ему не нравилось прошедшее России.
Но все эти перемены ничто в сравнении с преобразованием государственной службы. Сам, начав с солдата гвардии, он прошел медленно по лестнице подчинения и завещал ее своим подданным. А что кормление прежнее, что царский хлеб и соль? В поте лица ели их слуги Петра Великого. Нигде он не был так грозен своим правосудием, как против дармоедов, мирских и казнокрадов. Не уважая частной собственности, когда думал об отечестве, за каждую копейку, излишне взятую поборщиком податей или переданную комиссионером торгашу, он был неумолим для виновного" (стр. 61-62)
Да, тут народу было отчего призадуматься, было отчего; вспоминать с умилением о простодушной старине и поэтизировать ее в элегических обращениях к новому и старому времени, вроде следующего, которым начинается одна сказка, вероятно, сложенная в ту эпоху: "Соизвольте выслушать, люди добрые, слово вестное, приголубьте речью лебединою словеса немудрые, как в старые годы, прежние, жили люди старые А и то-то, родимые, были веки мудрые, веки мудрые, народ все православный, живали старики не по-нашему, не по-нашему* по-заморскому, а по-своему православному. А житье-то, а житье-то было все привольное да раздольное. Вставали раным раненько, с утренней зарей, умывшись ключевой водой, со белой росой, [молились всем святым и угодникам], кланялись всем родным от востока до запада, выходили на красен: крылец со решеточкой, созывали слуг верных на добры дела. Старики суд рядили, молодые слушали: старики придумывали крепкие думушки, молодые бывали во посылушках. Молодые -молодицы правили домком, красные девицы завивали венки. Семик-день, старые старушки судили, рядили и сказки сказывали. Бывали радости великие на велик день, бывали беды со кручинами на велико сиротство. А что было, то былью поросло, а что будет, то будет не по-старому, а по-новому!"
И хорошо, что поросло! Как красно ни сказывайте, как сладко ни пойте, а, право, не соблазните нас этим привольным и раздольным житьем. Гулянья, театры, балы и маскарады мы будем предпочитать завиванию венков на Семик-день. Что до раннего вставанья - дело не в том, чтобы раньше встать, а чтоб недаром встать: кому нечего делать, тот хорошо сделает, если подольше поспит. Мы не только не кланяемся родным заочно на все четыре стороны, но и встретившись с ними, если наше родство с ними заключается только в крови, а не в любви и духе. Молодые люди бывают и у нас "во посылочках" у старых, но зато и старые бывают "во посылочках" у молодых: ибо право начальства принадлежит у нас не старейшему, но достойнейшему, а достоинство мы измеряем не сединою, а умом, талантом и заслугою.