Непонимание экономики из-за отсутствие образования. Нищета, забитость и безвыходность
Приходит купец нанимать его под извоз на ярмарку - куда!-наш мужичок ломит с него цену непомерную, даже говорит с ним неохотно, и гордо остается на своих полатях. Голод - он едет за безделицу, чтоб только не есть дома и не кормить лошадь домашнею соломою.Вопрос о своем состоянии и средствах улучшить и обеспечить его на будущее время, пользуясь благоприятными обстоятельствами, урожаем и пр., никогда не заходил в его остриженную в кружок и плотно выстриженную на макушке голову. Он пашет, как пахали отцы и деды, не прибавит ни колушка к сохе. Изба его похожа на хлев, и зимою он радушно разделяет ее с телятами, ягнятами, поросятами и курами. И это не всегда от недостатка в средствах (немец с теми средствами, которые имеет свободный русский мужичок, жил бы барином), а от естественного пребывания на лоне матери-природы и от глубокомысленной причины: "так жили отцы и деды наши, а они были не глупее нас - не хуже нашего умели есть-то". Чудак от всей души верит, что уметь есть хлеб - великая мудрость!..
О правосудии у него тоже свои, совершенно азиатские понятия: "он на то и алистратор, чтобы взятки брать", - говорит наш мужичок о подьячем, и, охотно развязывает мошну - лишь бы только дело-то ему сделали. Штрафов платить он не любит и боится их пуще смерти; а за скулы, зубы и хребтовую кожу не стоит - они ведь заживут, а денег не воротишь. "Ученье свет, а неученье тьма",- говорит наш мужичок, но грамоту охотно предоставляет знать за себя дьячку или подьячему. Да и от одних ли мужичков услышите вы заветное: "отцы наши не хуже нас живали, хоть и неученые были", - это говорит и старый подьячий нашего времени, негодующий на то, что книги о запрещениях на имения лишили его возможности добывать хлебец справочками и что "Свод законов" дает возможность знать законы всякому грамотному человеку, даже и не имеющему никакого чина; это же говорит и старый помещик, которого новое время застало врасплох в отъезжем поле, с арапником в руках, и которому страх не хочется ни пахать землю по новым теориям, ни везти детей в столицу для образования. Возвращаясь к прошедшему России, сокрушенному железною волею царя-исполина, мы видим перед собою картину
А малороссиянин так еще далее простирает свое уважение к преданиям старины: он ни за что не хочет поганить навозом землю, на которой родится дар божий, т.е. хлеб.
Вот Азия-то, грустную, раздирающую душу. Быт того времени, изображенный Кошихиным, невольно заставляет содрогаться сердце, которое тем радостнее, торжественнее и выше бьется при мысли о посланнике божьем, искупившем кровавым потом царственного чела своего тяготу и унижение темной годины России. Бессилие при силе, бедность при огромных средствах, бессмыслие при уме природном, тупость при смышленности природной, унижение и позор человеческого достоинства и в обычаях, и в условиях жизни, и в судопроизводстве, и в казнях, и притом унижение человеческого достоинства при христианской религии: вот первое, что бросается в глаза при взгляде на общественный и семейный быт России до Петра Великого.
Дух народный всегда был велик и могущ: это доказывает и быстрая централизация Московского царства, и мамаевское побоище, и свержение татарского ига, и завоевание темного Казанского царства, и возрождение России, подобно фениксу, из собственного пепла в годину междуцарствия, когда, подобно восходящему солнцу, прогоняющему призраки ночи и предрассветную мглу, на престол, по единодушному избранию народа, взошел благословенный дом Романовых, даровавший России Петра Великого и целый ряд знаменитых и славных властителей, возвеличивших и облагодетельствовавших вверенный богом попечению их народ. Это же доказывает и обилие в таких характером и умах государственных и ратных, каковы были: Александр Невский, Иоанн Калита, Симеон Гордый, Димитрий Донской, Иоанн III, Иоанн Грозный, Андрей Курбский, Воротынский, Шеин, Годунов, Басманов, Скопин-Шуйский, князь Димитрий Пожарский, мещанин Минин, * святители Алексий, Филипп, Гермоген, келарь Авраамий Палицын.
Это же доказывают и произведения народной поэзии, запечатленной богатством фантазии, силою выражения, бесконечностью чувства, то бешено веселого, размашистого, то грустного, заунывного, но всегда крепкого, могучего, которому тесно и на улице и на площади, которое просит для разгула дремучего леса, раздолья Волги-матушки, широкого поля... Но такова участь даже и великого народа, если враждебная судьба или неблагоприятное историческое развитие лишают его потребной ему сферы и для необъятной силы его духа не дают приличного ей содержания: в минуты испытания, когда малые духом народы падают, он просыпается, как лев, окруженный ловцами, грозно сотрясает свою гриву и ужасным рыканием оледеняет сердца своих врагов, [но] прошла буря-и он опять погружается в свою дремоту, не извлекая из потрясения [никаких] благоприятных результатов для своей цивилизации. В самом деле, все великие перевороты и испытания судьбы только обнаружили великий характер русского народа, [но нисколько не развили его государственных сил и не дали толчка его цивилизации; тогда как] роковой 1812 год, пронесшийся над Россиею грозною тучею, напрягший все ее силы, не только не ослабил ее, но еще и укрепил, и был прямою причиною ее нового и высшего благоденствия, ибо открыл новые источники народного богатства, усилил промышленность, торговлю, просвещение.
Вот какая разница между одним и тем же народом в его непосредственном, естественном и патриархальном состоянии и в разумном движении его исторического развития! В первом состоянии и великое событие у народа рождается как бы без причины и оканчивается без результатов, а потому его история лишена всякого общего, [разумного] интереса; во втором состоянии даже всякое событие имеет разумную причину и разумное следствие и [есть] шаг вперед, - и его история полна драматического интереса, движения, разнообразия, поэтически-интересна, философски-поучительна, политически-важна. Но народ один и тот же, и Петр не пересоздал его (такого дела, кроме бога, никто бы не мог совершить), а только вывел его из кривых, избитых тропинок на столбовую дорогу всемирно-исторической жизни. Шереметев, Меншиков, Репнин, Долгорукий, Апраксин, Шафиров, Голицын (Михаил), Головин, Головкин - все эти люди, одаренные такими блестящими талантами, "сии птенцы гнезда Петрова", по выражению Пушкина, были природные русские и родились в царствование Алексея Михайловича - в кошихинские времена России. Итак, Петр отрицал и уничтожал в народе не существенное и кровное, но наросшее и привившееся, и тем отверз новые пути в духе народа, до того времени остававшиеся затворенными для принятия новых идей и новых дел. Обвиняющим его в попрании и уничтожении народного духа Петр имел бы полное право ответить: "не думайте, что пришел нарушить закон или пророков: Я не нарушить пришел, но исполнить..."
Читатели наши могли видеть верную картину общественного и семейного быта России в выписках, сделанных нами в предыдущей статье из книги Кошяхина, изданной нашим просвещенным правительством. Они могли видеть, что в России до Петра Великого не было ни торговли, ни промышленности, ни полиции, ни гражданской безопасности, ни разнообразия нужд и потребностей, ни военного устройства, ибо все это было слабо и ничтожно, потому что было не законом, а обычаем. А нравы? - [какая печальная картина!] Сколько тут азиатского, [варварского], татарского! [Сколько унизительных для человеческого достоинства обрядов, например, в бракосочетании, и не только простолюдинов, но и высших особ в государстве!] Сколько простонародного и грубого в пирах! Сравните эти тяжелые яденья, это невероятное питье, эти грубые целования, эти частые стуканья лбом об пол, [эти валяния по земле], эти китайские церемонии, - сравните [их] с турнирами средних веков, с европейскими пиршествами XVII столетия... Вспомните, каковы были наши брадатые рыцари и кавалеры! Каковы были наши бойкие дамы, потягивавшие "горькое"!..