Противоречивость реформ Петра. Необоснованные сомнения. Решение задачи
Но все это, и хорошее и посредственное, как-то не шевелило души. С почтенными авторами все соглашались безусловно в похвалах Великому, но читали их мало, или совсем не читали. Причиною тому было - [что все эти господа сочинители писали]4 и пели как-то на один манер и на один голос, и в форме их фраз заметно было какое-то утомительное однообразие, свидетельствовавшее об отсутствии содержания, т.е. мысли.Самые жаркие похвалы, самые восторженные излияния удивления к Великому отличались каким-то официальным характером. Так продолжалось до времен Пушкина, который один, как великий поэт и выразитель народного сознания, умел говорить о Петре языком, достойным Петра. Но в сочинениях ученого содержания говорилось все по-старому, с тою только разницею против прежнего времени, что возбуждало уже не холодное согласие, а скорее досаду.
Наконец, несколько лет назад начали появляться какие-то темные сомнения в безусловной непогрешительности главного дела Петра - преобразования России.
Говорили, что здание этого преобразования было построено без фундамента, ибо начато было сверху, а не снизу, что оно состояло в одних внешних формах и, не привив к нам истинного европеизма, только исказило нашу народность и обрезало крылья национальному гению. Далее в нашей статье мы коснемся этих возражений, как ни поверхностны и ни пусты они в своей сущности; но теперь скажем только, что в минуту их появления в печати они многим полюбились и обратили на себя общее внимание(5).
Одни как будто увидели в них собственное мнение, дотоле бывшее для них самих неясным; другие, не соглашаясь с ними, все-таки принимали их не за общие фразы и надутые возгласы, а за самостоятельное и притом новое мнение, а некоторые даже удостоили их энергических, хотя и косвенно сделанных возражений. Итак, сомнение вместо того, чтоб охладить привязанность к Петру, только усилило общий интерес к нему, как великому историческому явлению, заставило всех больше и думать, и говорить, и писать о нем. Но время скоро решило вопрос и неосновательность сомнений: теперь только люди, живущие задним числом, [могут не шутя ругать Петра Великого в том, зачем он начал свое преобразование]6 сверху, а не снизу, с вельмож, а не с мужиков, зачем придавал большую важность формам - одежде, брадобритию и пр., зачем построил Петербург и т. п.
Итак, сомнение не принесло никакого вреда, а только принесло пользу, ибо, проявившись, уничтожило себя самим же собою и повело к другому сомнению, которое, в свою очередь, минет и уступит место, если еще не истине, то третьему сомнению, которое приведет уже к истине. Теперь вопрос о Петре перешел в явное противоречие: многие, почитая преобразования, совершенные Петром, столько же необходимыми, сколько и великими, благоговея перед памятью преобразователя, [в то же время уничтожают, сами того не замечая, всю великость его дела, отрицая европеизм](7) и усиливаясь не только отстоять и оправдать так называемое некоторыми историческое развитие и народность, уничтоженные Петром, но и противопоставить, даже возвеличить их пред европеизмом. Как ни странно это противоречие, но оно есть уже шаг вперед и выше прежнего утвердительного сомнения, хотя и вышло прямо из него: лучше явно противоречить себе и тем как бы невольно признавать власть истины, нежели, ради любимого и одностороннего убеждения, отвергать и прямо закрывать глаза на фактическую достоверность противоречащих доказательств.
Противоречие, о котором мы говорим, чрезвычайно важно: в его примирении заключается истинное понятие о Петре Великом. Одно уже это указывает на разумность этого противоречия. Решение задачи состоит в том, чтоб показать и доказать:
1) что хотя народность и тесно соединена с историческим развитием и общественными формами народа, но что то и другое совсем не одно и то же;
2) что и преобразование Петра Великого и введенный им европеизм нисколько не изменили и не могли изменить нашей народности, но только оживили ее духом новой и богатейшей жизни и дали ей необъятную сферу для проявления и деятельности.
[В русском языке находятся в обороте два слова, выражающие одинаковое значение: одно коренное русское - народность, другое латинское, взятое нами из французского - национальность. Но мы крепко убеждены, что ни в одном языке не может существовать двух слов до того тождественных в значении, чтобы одно другое могло совершенно заменять и, следовательно, одно другое делать совершенно лишним. Тем менее возможно* чтобы в языке удержалось иностранное слово, когда есть свое, совершенно выражающее то же самое понятие: в их значении непременно должен быть оттенок, если не разница большая. Так и слова народность и национальность только сходственны по своему значению, но отнюдь не тождественны, и между ними есть не только оттенок, но и большое различие. "Народность* относится к "национальности", как видовое, низшее понятие к родовому, высшему, более общему понятию. Под народом более разумеется низший слой государства, - нация выражая собою понятие о совокупности всех сословий государства. В народе еще нет нации, но в нации есть и народ.
Песня Кирши Данилова есть произведение народное, стихотворение Пушкина есть произведение национальное: первая доступна и высшим (образованнейшим) классам общества, но второе доступно всем, высшим (образованнейшим) классам общества и не доступно зумению народа в тесном и собственном значении этого слова.
Образованный вельможа нашего времени понимает и речи, иделы и образ жизни своего брадатого предка времен до-петровых; да если бы его предок встал из могилы, он не понял бы ничего жизни своего обритого потомка. Всякий образованный человек нашего времени, как ни удален формами я даже сущности своей жизни от народа, хорошо понимает мужика, не унижаясь до него, но мужик может понимать его или возвысившись до него, или когда тот унизится до его понятия. Между тем иностранец, не в России родившийся и воспитывавшийся, не поймет русского мужика, хотя бы и столько знал русский язык, что был бы в состоянии составить себе имя в русской литературе.