Сочинены И. И. Голикова. Издание второе. Москва. 1837-1840. Томы I-XIII
ИСТОРИЯ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Сочинение Вениамина Бергмана. Перевел с немецкого Егор Аладъин* Второе, сжатое (компактное) издание, исправленное и умноженное. Санкт-Петербург
1840* Три тома1.
Россия тьмой была покрыта много лет:
Бог рек: да будет Петр - и быть в России свет!
Старинное двустишие.
Борода принадлежит к состоянию дикого человека; не брить ее то же что не стричь ногтей. Она закрывает от холода только малую часть лица: сколько же неудобности летом, в сильный жар! Сколько неудобности и зимою носить на лице иней, снег и сосульки! Не лучше ли иметь муфту, которая греет не одну бороду, но все лицо?
Избирать во всем лучшее есть действие ума просвещенного; а Петр Великий хотел просветить ум во всех отношениях. Монарх объявил войну нашим старинным обыкновениям, во-первых, для того, что они были грубы, недостойны своего века; во-вторых, и для того, что они препятствовали введению других, еще важнейших и полезнейших иностранных новостей. Надлежало, так сказать, свернуть голову закоренелому русскому упрямству, чтобы сделать нас гибкими, способным учиться и перенимать...
Все жалкие иеремиады об изменении русского характера, о потере русской нравственной физиономии или не что иное, как шутка, или происходят от недостатка в основательном размышлении. Мы не таковы, как бородатые предки наши: тем лучше! Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею и в самом высшем состоянии: для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям.
Карамзин, Письма русского путешественника, т. III, стр. 165-167.
Статья 2
Для России наступает время сознания. Несмотря на холодность и равнодушие, в которых мы, русские, не без причины упрекаем себя, у нас уже не довольствуются общими местами и истертыми понятиями, но хотят лучше ложно и ошибочно судить, нежели повторять готовые и на веру по лености и апатии принятые суждения. Так, например, многие, не слыша новых суждений о Пушкине и сомневаясь в справедливости давно высказанных и устаревших, сомневаются и в поэтическом величии Пушкина. И это явление отрадно: оно выражает потребность самостоятельной мыслительности, потребность истины, которая прежде и выше всего, даже самого Пушкина. Amicus Plato, sed magis arnica Veritas2 - премудрое изречение! Что истинно велико, то всегда устоит против сомнения и не падет, не умалится и не затмится, но еще более укрепится, возвеличится и просветится от сомнения и отрицания, которые суть первый шаг ко всякой истине, исходный пункт всякой мудрости.
Сомнения и отрицания боится одна ложь, как боятся воды поддельные цветы и неблагородные металлы. Мы не раз уже повторяли эту истину, говоря о людях, отрицающих великость Пушкина, как поэта. Мы думаем диаметрально противоположно с такими людьми; но если их мнение выходит не из каких-нибудь внешних и предосудительных причин, мы готовы с ними спорить ради истины, и уверены, что только через такие споры явится истина и войдет в общее сознание, сделается общим убеждением. Тем более мы далеки от того, чтобы смотреть на таких людей, как на раскольников, на исказителей истины, оскорбляющих память великого поэта и чувство национальной гордости. Скажем более: мы понимаем, что могут быть и такие отрицатели гения Пушкина, которые в тысячу раз достойнее уважения многих безусловных почитателей славы великого поэта, повторяющих чужие слова. Явление таких отрицателей обнаруживает не холодность общества к истине, но скорее рождающуюся любовь к ней: ибо безусловное признание чего-нибудь без рассуждения, без поверки разумом, скорее, чем сомнение и отрицание, есть признак апатического равнодушия общества к делу, истины. Нет, явление таких отрицателей в молодом обществе есть признак рождающейся мыслительной жизни.
В безусловном уважении к авторитетам и именам иногда действительно выражается и любовь и жизнь, но любовь и жизнь бессознательная, простодушная, детская. Смешно же требовать или желать, чтоб общество неподвижно оставалось в состоянии детства, когда, этого не требуют и не желают от человека; а если он, вопреки законам развития, останется навек ребенком, то презирают его, как идиота. Говорят, что сомнение подрывает истину: ложная, нелепая [и безбожная] мысль. Если истина так ослабла и бессильна, что может держаться не сама собою, но охранительными кордонами и карантинами против сомнения, то почему же она истина, и чем же она лучше и выше лжи, и кто же станет ей верить?
Говорят: отрицание убивает верование. Нет, не убивает, а очищает его. Правда, сомнение и отрицание бывают верными признаками нравственной смерти целых народов; но каких народов? - устаревших, изживших всю жизнь свою, существующих только механически, как живые трупы, подобно византийцам или китайцам. И может ли это относиться к русскому народу, столь юному, свежему и девственному, столь могучему родовыми, первосущными стихиями своей жизни, - народу, который с небольшим во сто лет своей новой жизни, воззванный к ней творящим глаголом царя-исполина, проявил себя и в великих властителях, и в великих полководцах, и в великих государственных людях, и в великих ученых, и в великих поэтах; народ, который во сто лет своей новой жизни уже составил себе великое прошедшее, "полный гордого доверия покой" в настоящем, по выражению поэта, и которого ожидает еще более великое, и славное будущее?
Нет, мы унизили бы свое национальное достоинство, если б стали бояться духовной гимнастики, которая во вред только хилым членам одряхлевшего общества, но которая в крепость и силу молодому обществу, полному здоровья и рвения! Жизнь проявляется в сознании, а без сомнения нет сознания, так же, как для тела без движения невозможно отправление органических процессов и жизненного развития. У души, как и у тела, есть своя гимнастика, без которой душа чахнет, впадая в апатию бездействия.
В предыдущей статье мы говорили о том, как мало сделано у нас для истории Петра Великого и как много наговорено лжи. В самом деле, ему писали похвальные слова, его прославляли и в стихах и в прозе. Ломоносов сделал его даже героем эпически поэмы, на манер "Энеиды". В подражание доегохвальному ж почтенному по цели своей труду Ломоносова, [два] друра поэта - [Грузинцев и князь Ширинский-Шихматов] - с таким успехом воспели Петра в лиро-эпических поэмах.