написать

К В. П. Боткину. 13 июня 1840 (отрывок)

Всякая индивидуальность есть столько же и ложь, сколько и истина - человек ли ты, народ ли

Спб. 1840, июня 13 дня1

Письмо твое от 21 мая, любезный Боткин, и обрадовало к глубоко тронуло меня. Я хотел было разразиться на него ответом листов в пятнадцать, даже уже начал было, но статья о Лермонтове отвлекла меня (2). Не могу делать вдруг двух дел сразу: отчего это? Оттого, что в простом труднее разгадать бесконечную действительность, чем в поражающей внешне грандиозностью форме, оттого, что в небе легче увидеть образ бесконечного, чем в кухне...

Но буду продолжать тебе мою внутреннюю историю. Бакунин первый (тогда же) провозгласил, что истина только в объективности и что в поэзии субъективность есть отрицание поэзии, что бесконечного должно искать в каждой точке, в искусстве оно открывается через форму, а не через содержание, потому что само содержание высказывается через форму, а где наоборот - там нет искусства. Я освирепел, опьянел от этих идей - и неистовые проклятия посыпались на благородного адвоката человечества у людей - Шиллера. Учитель мой возмутился духом, увидев слишком скорые и слишком обильные и сочные плоды своего учения, хотел меня остановить, но поздно, я уже сорвался с цепи и побежал благим матоми!

Известно, что Шиллер советовал Гете поставить в углу герцога Альбу, когда его сын говорил с Эгмонтом, дабы оный злодей или умилился и покаялся или востерзался от своего неистовства верх прекраснодушия, образец драматического бессилия! Мишель хотел от меня скрыть этот факт, - и, по обыкновению, сам же проболтал мне его - я взревел от радости. В это время пошли толки о Гете - и что со мною стало, когда я прочел "Утренние жалобы", а потом - лежу я в потоке на камнях... как рад я! Идущей волне простираю объятья, и пр.

Новый мир! новая жизнь! Долой ярмо долга, к дьяволу гнилой морализм и идеальное резонерство! Человек может жить - все его, всякий момент жизни велик, истинен и свят! Тут подоспели для меня переводы милого Гейне, и скоро мы прочли "Ромео и Юлию", чтобы узнать, что такое женщина... Бедный Шиллер!..

Тут началась моя война с Мишелем, война насмерть, продолжавшаяся с лишком год и кончившаяся совершенно месяца с три назад. Дело было вот в чем: мы очень плохо поняли "действительность", а думали, что очень хорошо ее поняли, В самом деле, мы рассуждали о ней, для начала, очень недурно, даже изрядненько и пописывали, но ужасно недействительно осуществляли ее в действительности... потому что или ничего не делаю (и это главное дело в моей жизни), или уж весь отдаюсь делу, которое меня занимает.

Друг, понимаю твое состояние, и не виню тебя за то, что ты тяготишься людьми и требуешь уединения и природы. Понимаю и твою радость об отъезде Грановского. От пошлых людей легко отделываться, но от порядочных трудно, и когда страждущий дух ищет спасения в самом себе, - а случай освобождает тебя именно от тех, которые более других имеют права на твою любовь, уважение и внимание, - то так легко вздыхаешь, как будто бы гора с плеч свалилась.

Страдание твое болезненно, в нем иного слабости и бессилия, но не вини в этом ни себя, ни свою натуру. Мы в этом отношении все - как две капли воды: по мне ужасные дряни, хотя по натурам и очень не пошлые люди. Видишь ли: на нас обрушилось безалаберное состояние общества, в нас отразился один из самых тяжелых моментов общества, силою отторгнутого от своей непосредственности и принужденного тернистым путем идти к приобретению разумной непосредственности, к очеловечению. Положение истинно трагическое!

В нем заключается причина того, что наши души походят на дома, построенные из кокор - везде щели. Мы не можем шагу сделать без рефлексии, беремся за кушанье с нерешимостью, боясь, что оно вредно. Что делать? Гибель частного в пользу общего - мировой закон. В утешение наше (хоть это и плохое утешение) мы можем сказать, что хоть Гамлет (как характер) и ужасная дрянь, однако ж он возбуждает во всех еще больше участия к себе, чем могущий Отелло и другие герои шекспировских драм:. Он слаб и самому себе кажется гадок, однако только пошляки могут называть его пошляком и не видеть проблесков великого в его ничтожности.

Воспитание лишило нас религии, обстоятельства жизни (причина которых в состоянии общества) не дали нам положительного образования и лишили всякой возможности сродниться с наукою, с действительностью да в ссоре и по праву ненавидим и презираем ее, как и она по праву ненавидит и презирает нас. Где ж убежище нам? На необитаемом острове, которым и был наш кружок. Но последние наши ссоры показали нам, что для призраков нет спасения и на необитаемом острове. Я расстался с тобою холодно (дело прошлое!), без ненависти и презрения, но и без любви и уважения, ибо потерял всякую веру в самого себя. В Петербурге, с необитаемого острова я очутился в столице, журнал поставил меня лицом к лицу с обществом, - и богу известно, как много перенес я! Для тебя еще не совсем понятна моя вражда к равнодушию, но ты смотришь на одну сторону медали, а я вижу обе. Меня убило это зрелище общества, в котором действуют и играют роли подлецы и дюжинные посредственности, а все благородное и даровитое лежит в позорном бездействии на необитаемом острове. Вот, например, ты: что бы мог ты делать и что делаешь?
Маленький пример: ты хотел написать о концертах в Москве, но состояние духа не позволило тебе. Боткин, не прими моих слов за детский упрек или за малодушное обвинение. Нет, не тебя, а целое поколение обвиняю я в твоем лице. Отчего же европеец в страдании бросается в общественную деятельность и находит в ней выход из самого отчаяния? О, горе, горе нам -

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви.

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови*.

Должно быть, по этой причине я не знаю по-немецки, хотя и толкую об искусстве, Гете и Шиллере. Жалкое поколение! А кстати: я не согласен с твоим мнением о натянутости к изысканности (местами) Печорина, они разумно необходимы. Герой нашего времени должен быть таков. Его характер - или решительное бездействие, или пустая деятельность. В самой его силе и величии должны проглядывать ходули, натянутость и изысканность. Лермонтов великий поэт: он обьектировал современное общество и его представителей. Это навело меня на мысль о разнице между Пушкиным и Гоголем, как национальными поэтами. Гоголь велик, как Вальтер-Скотт, Купер; может быть, последующие его создания докажут, что и выше их; но только Пушкин есть такой наш поэт, в раны которого мы можем влагать персты, чтобы чувствовать боль своих и врачевать их. Лермонтов обещает то же.

Да, наше поколение - израильтяне, блуждающие по степи, и которым никогда не суждено узреть обетованной земли, И все наши вожди - Моисеи, а не Навины. Скоро ли явится сей вождь?..................................

Всякая индивидуальность есть столько же и ложь, сколько и истина - человек ли ты, народ ли, и, только ознакомляясь с другими индивидуальностями, они выходят из своей индивидуальной ограниченности. Но об этом после.

С французами я помирился совершенно: не люблю их, но уважаю. Их всемирно-исто-рическое значение велико. Они не понимают абсолютного и конкретного, но живут и действуют в их сфере.

Любовь моя к родному, к русскому стала грустнее: это уже не прекраснодушный энтузиазм, но страдальческое чувство, Все субстанциональное в нашем народе велико, необъятно, по определение гнусно, грязно, подло.

Состояние моего духа похоже на апатию. Ясный день - я счастлив, но счастлив животно, без мысли, без трепета любви, без страдания. Природа радует мой организм, но не дух.