Уважение к Шиллеру. Гегель и Мольер. Развиваться и учится в мысли
Москва, 1838, октября 12 дня.
В начале твоего письма, проникнутом желчным и бешеным остроумием, есть фраза, по-видимому, очень неважная, но крепко зацепившая меня. "Живая, существующая женщина - не трагедия Шиллера, которая, окруженная магическою сферою искусства, остается вечно прекрасною, несмотря на всевозможные нападки не понимающего ее вникания". Мишель, пора нам оставить эти косвенные и безличные указания на лица; пора дать волю друг другу думать, как думается. Верю твоему уважению к Шиллеру: поверь же и ты моему неуважению к нему. У каждого из нас есть свои причины, и оба мы правы. Разумеется, истинное мнение, или (вернее) истинное понимание этого предмета, должно быть,и, может быть, кто-нибудь из нас уже и в нем; но пока нет возможности согласиться - оставим быть делу, как оно есть.
Может быть, я и ошибаюсь (человеку сродно ошибаться, говорит евангелие - и то же говорит толпа, руководствуемая простым эмпирическим опытом); может быть, я и ошибаюсь, но - право - слесарша Попшепкина (2), как художественное создание, для меня выше Теклы, этого десятого, последнего, улучшенного, просмотренного и исправленного издания одной и той же женщины Шиллера (3). А Орлеанка - что же мне делать с самим собою! Орлеанка, за исключением нескольких чисто лирических мест, имеющих особое, свое собственное значение, для меня - пузырь бараний - не больше!
-Повторяю: может быть, я и ошибаюсь и, понимая Шекспира и Пушкина, еще не возвысился до понимания Шиллера; но я не меньше тебя самолюбив и горд и не меньше тебя доволен и удовлетворен моим непосредственным чувством для воспринятая впечатлений искусства, без которого невозможно понимание искусства. Когда дело идет об искусстве, и особенно о его непосредственном понимании, или о том, что называется эстетическим чувством, или восприемлимостью изящного, - я смел и дерзок, и моя смелость и дерзость, в этом отношении, простираются до того, что и авторитет самого Гегеля им не предел. Да, пусть Гегель признает Мольера художником: я не хочу для него отречься от здравого смысла и чувства, данного мне богом. Понимаю мистическое уважение ученика к своему учителю, но не почитаю себя обязанным, не будучи учеником в полном смысле этого слова, играть роль Сеида. Глубоко уважаю Гегеля и его философию, но это мне не мешает думать (может быть, ошибочно: что до этого?), что еще не все приговоры во имя ее неприкосновенно святы и непреложны. Гегель ни слова не сказал о личном бессмертии, а ученик его Гёшель эту великую задачу, без удовлетворительного разрешения которой еще далеко не кончено дело философия, избрал предметом особенного разрешения. Рётшер философски, с абсолютной точки зрения, разобрал "Лира", а Бауман кинул на это гигантское создание царя поэтов, Христа искусства, несколько своих собственных взглядов, уничтоживших взгляды Рётшера (именно на характер Корделии).
Следовательно, промахи и непонимание возможны и для людей абсолютных, граждан спекулятивной области, и, следовательно, всему верить безусловно не годится. Глубоко уважаю и люблю Марбаха, этого философа-поэта в области мысли, но его прекрасные объяснения второй части "Фауста" мне кажутся логическими натяжками, мыслями, взятыми мимо непосредственного чувства, без всякого его участия (5).
Опять повторяю - понимаю возможность ошибки с моей стороны и в этом случае, но символы и аллегории для меня - не поэзия, но совершенное отрицание поэзии, унижение ее. И знаешь ли, Мишель, - правду говорит пословица: нет глупца, который бы не нашел глупее себя: я не один такой еретик. Кудрявцев, которого эстетическое чувство и художественный инстинкт имеют тоже свою цену и которого светлая голова больше моей доступна мысли, Кудрявцев, недавно прочитавший Марбаха и восхитившийся им, обрадовался, когда услышал от меня эту мысль, потому что и сам думал то же. Приятно иметь товарищей в резне и ошибках!
Не буду писать возражений на твою антидиссертацию против моих диссертаций о действительности, не буду потому, что та прошел молчанием мои главные и фактические доводы и ответил кое на что, а более всего на то, чего я и не думал говорить, или если и говорил, то не так и не в том смысле. Но сделаю несколько беглых заметок и возражений.
Совершенно согласен с тобою в определении значения и достоинства действительности: оно так хорошо, что я теперь лучше понимаю то, что чувствовал и предчувствовал на этот предает.
Напрасно ты выводишь из моих слов заключение, что "действительность легко понять - стоит только смотреть на нее без всяких предубеждений". Оно и так, да не так. Я разумел действительность не в ее общем и абсолютном значении, а в отношениях людей между собою. Справься с моими письмами, и увидишь, что ты не так понял меня. Разумеется, всякий ломает действительность потолику, поколику понимает её -ни больше, ни меньше; но много есть задач и поступков, к которым идет стих Крылова: "А ларчик просто открывался", и что нет смешнее, как Хемницеров метафизик, рассуждающий в ад о времени и веревке, вместо того, чтобы воспользоваться тем и другим для своего спасения. Много есть вещей, на которые стоит только взглянуть попростее, чтобы понять их, и особенно много таких вещей в житейских делах и отношениях. Здесь должны бы следовать факты, но я уже писал тебе о них; но как ты об этом умолчал, то и не почитаю себя вправе возобновлять не кончившийся спор, который, сверх того, и никогда не окончится.
Без руля и компаса не годится пускаться в море, по моему мнению, лучше пуститься в него совсем без рул и компаса, нежели, по неведению, вместо руля, взять в руки утиное перо, а вместо компаса - оловянные часы. Я уважаю мысль и знаю ей цену, но только отвлеченная мысль в моих глазах ниже, бесполезнее, дряннее эмпирического опыта, а недопеченный философ хуже доброго малова.
Надо развиваться в мысли, учиться; но не доучившись, не надо перестраивать на свой лад действительность и других людей. Здесь ведь должны бы следовать факты -да ты уже слышал о них от меня...
Напрасно ты твердишь беспрестанно, что я отложил бы в сторону, отрекся от нее навсегда и пр. и пр. Это доказывает что ты невнимательно читал мои письма, создал себе пример и колотишь себе по нем в полной- уверенности, что бьешь меня. Это, наконец, смешно и скучно. Повторяю тебе: уважаю мысль и ценю ее, но только мысль конкретную, а не отвлеченную, я уважаю мысль, а не мою мысль; но чувство мое вполне уважаю и вот почему: мое созерцание всегда было огромнее, истиннее мои предощущения и мое непосредственное ощущение всегда было вернее моей мысли.