Державин и его вклад в русскую литературу. Поэзия Державина. Комедии и сатиры Фон-Визина
Державин — какое имя!.. Да — он был прав: только Навин могло быть ему под рифму! (45) Как идет к нему этот полу-русский и полу-татарский наряд, в котором изображают его на портретах (46): дайте ему в руки лилейный скипетр Оберона, придайте к этой собольей шубе и бобровой шапке длинную седую бороду: и вот вам русский чародей, от дыхания которого тают снега и ледяные покровы рек и расцветают розы, чудным словам которого повинуется послушная природа и принимает все виды и образы, каких ни пожелает он! Дивное явление! Бедный дворянин, почти безграмотный, дитя по своим понятиям: неразгаданная загадка для самого себя; откуда получил он этот вещий пророческий глагол, потрясающий сердца и восторгающий души, этот глубокий и обширный взгляд, обхватывающий природу во всей ее бесконечности, как обхватывает молодой орел мощными когтями трепещущую добычу? Или и в самом деле он повстречал на перепутьи какого-нибудь шестикрылого херувима?(47) Или и в самом деле огненное чувство ставит в иные минуты смертного, без всяких со стороны его усилий, наравне с природой, и, послушная, она открывает ему свои таинственные недра, дает ему подсмотреть биение своего сердца и почерпать в лоне источника жизни эту живую воду, которая влагает дыхание жизни и в металл и в мрамор? Или в самом деле огненное -чувство дает смертному всезрящие очи и уничтожает его в природе, а природу уничтожает в нем, и ее всемощный властелин, он повелевает ею самовластно и вместе с нею раскидывается по своей воле, подобно Протею, на тысячи прекрасных явлений, воплощается в тысячи волшебных образов, и образы называет потом своими созданиями?.. Державин — это полное выражение, живая летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины, с его лирическим одушевлением, с его гордостию настоящим и надеждами на будущее его просвещением и невежеством, его эпикуреизмом и жаждой великих дел, его пиршественной праздностию и неистощимой практическою деятельностию! Не ищите в звуках его песен, то смелых и торжественных, как гром победы, то веселых и шутливых, как застольный говор наших прадедов, то нежных и сладостных, как голос русских дев, не ищите в них тонкого алализа человека со всеми изгибами его души и сердца, у Шекспира, или сладкой тоски по небу и возвышенных мечтаний о святом и великом жизни, как у Шиллера, или бешенных воплей души пресыщенной и все еще не сытой, как у Байрона: нет—нам тогда некогда было анатомировать природу человеческую, некогда было углубляться в тайны неба и жизни, ибо мы тогда были оглушены громом побед, ослеплены блеском славы, заняты новыми постановлениями и преобразованиями; ибо тогда нам еще некогда было пресытиться жизнию, мы ещё только начинали жить и потому любили жизнь: итак, не и ничего этого у Державина! Поищите лучше у него поэтической вести о том, как велика была несравненная, богоподобная Фелица Киргиз-Кайсацкие орды, как этот ангел во плоти разливал и сеял повсюду жизнь и счастие и, подобно богу, творил всё из ничего; как были мудры ее слуги верные, ее советники усердные(48); как герой полуночи, чудо-богатырь, бросал за облака башни, как бежала тьма от его чела и пыль от его молодецкого посвисту, как под его ногами трещали горы и кипели бездны, как пред ним падали города и рушились царства, как он, при громах и молниях, при ужасной борьбе разъяренных , стихий сокрушил твердыни Измаила, или перешел чрез пропасти Сент-Готара как жили и были вельможи русские с своим неистощимым хлебом-солью, с своим русским сибаритством и русским умом; как русские девы своими пламенными взорами и соболиными бровями разят души львов и сердца орлов, как блестят их белые чела златыми лентами, как дышат их нежные груди под драгими жемчугами, как сквозь их голубые жилки переливается розовая кровь, а на ланитах любовь врезала огневые ямки!(50)Невозможно исчислить неисчислимых красот созданий Державина. Они разнообразны, как русская природа, но все отличаются одним общим колоритом: во всех них воображение преобладает над чувством, и все представляется в преувеличенных, гиперболических размерах. Он не взволнует вашей груди сильным чувством, не выдавит слезы из ваших глаз, но, как орел добычу, схватывает вас внезапно и неожиданно, и на крылах своих могучих строф мчит прямо к солнцу и, не давая вам опомниться, носит по беспредельным равнинам неба; земля исчезает у вас из виду, сердце сжимается от какого-то приятного изумления, смешанного со страхом, и вы видите себя как бы ринутыми порывом урагана в неизмеримый океан; волна то увлекает вас в бездны, то выбрасывает к небу, и душе вашей отрадно и привольно в этой безбрежности. Как громка и величественна его песнь богу! Как глубоко подсмотрел он внешнее благолепие природы, и как верно воспроизвел его в своем дивном создании! И однако ж, он прославил в нем одну мудрость и могущество божие и только намекнул о любви божией,о той любви, которая воззвала к человекам: приидите ко мне вcu труждающиеся и обремененнии, и аз упокою вы! о той любви, которая с позорного креста мучения взывала к отцу: отче, отпусти им: не ведят бо, что творят! Но не осуждайте его за это: тогда было не то время, что ныне, тогда был семнадцатый век. Притом же не забудьте, что ум Державина был ум русский, положительный, чуждый мистицизма и таинственности, что его стихиею и торжеством была природа внешняя, а господствующим чувством патриотизм, что в сем случае он был только верен своему бессознательному направлению и, следовательно, был истинен. Как страшна его ода «На смерть Мещерского»: кровь стынет в жилах, волосы, по выраженкю Шекспира, встают на голове встревоженной ратью, когда в ушах ваших раздается вещий бой глагола времен, когда в глазах мерещится ужасный остов смерти с Косою в руках! Какой энергичной и дикой красотой дышит его «Водопад»: это песнь угрюмого Севера, пропетая сребровласым Скальдом во глубине священного леса среди мрачной ночи, у пылающего дуба, зажженного молниею, при оглушающем реве водопада!
Его послания и сатиры представляют совсем другой мир, не менее прекрасный и очаровательный. В них видна практическая философия ума русского: посему главное отличительное их свойство есть народность, народность, состоящая не в подборе мужицких слов или насильственной подделке под лад песен и сказок, но в сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи. В сем отношении Державин народен в высочайшей степени. Как смешны те, которые величают его русским Пиндаром, Горацием, Анакреоном; ибо самая эта тройственность показывает, что он был ни то, ни другое, ни третье, но все это вместе взятое и, следовательно, выше всего этого, отдельно взятого! Не так же ли нелепо было бы назвать Пиндара или Анакреона греческим, или Горация латинским Державиным, ибо если он сам не был ни для кого образцом, то и для себя не имел никого образцом? (51) Вообще надобно заметить, что его невежество было причиной его народности, которой, впрочем, он не знал цены; оно спасло его от подражательности, и он был оригинален и народен, сам не зная того. Обладай он всеобъемлющей ученостию Ломоносова — и тогда прости, поэт! Ибо, чего доброго? он пустился бы, пожалуй, в трагедии и, всего вернее, в эпопею: его неудачные опыты в драме доказывают справедливость такого предположения. Но судьба спасла его — и мы имеем в Державине великого, гениального русского поэта, который был верным эхом жизни русского народа, верным отголоском века Екатерины II.
Фон-Визин был человек с необыкновенным умом и дарованием; но был ли он рожден комиком — на это трудно отвечать утвердительно. В самом деле, видите ли вы в его драматических созданиях присутствие идеи вечной жизни? Ведь смешной анекдот, переложенный на разговоры, где участвует известное число скотов, — еще не комедия. Предмет комедии не есть исправление нравов или осмеяние каких-нибудь пороков общества; нет: комедия должна живописать несообразность жизни с целию, должна быть плодом горького негодования, возбуждаемого унижением человеческого достоинства, должна быть сарказмом, а не эпиграммой, судорожным хохотом, а не веселой усмешкой, должна быть писана желчью, а не разведенной солью, словом, должна обнимать жизнь в ее высшем значении, то-есть в ее вечной борьбе между добром и злом, любовию и эгоизмом. Так ли у Фон-Визина? Его дураки очень смешна и отвратительны, но это потому, что они не создания фантазии, а слишком верные списки с натуры; его умные суть не иное что, как выпускные куклы, говорящие заученные правила благонравия; и все это потому, что автор хотел учить и исправлять. Этот человек был очень смешлив от природы: он чуть не задохнулся от смеху, слыша в театре звуки польского языка; он был в Франции и Германии, и нашел в них одно смешное: вот вам и комизм его. Да — его комедии суть не больше, как плод добродушной веселости, над всем издевавшейся, плод остроумия, но не создание, фантазии и горячего чувства. Они. явились в пору и потому имели необыкновенный успех; были выражением господствующего образа мыслей образованных людей, и потому нравились. Впрочем, не будучи художественными созданиями в полном смысле этого слова, они все-таки несравненно выше всего, что ни написано у нас по сию пору в сем роде, кроме «Горе от ума», о котором речь впереди. Одно уже это доказывает дарование сего писателя. Прочие его «сочинения имеют цену еще, может быть, большую, но и в них он является умным наблюдателем и остроумным писателем, а не художником. Насмешка и шутливость составляют их отличительный характер. Кроме неподдельного дарования, они замечательны еще и по слогу, который очень близко подходит к карамзинскому; особенно же драгоценны они тем, что заключают в себе многие резкие черты духа того любопытного времени.