Отличия народов друг от друга. Причина и способ отличий. Экскурс в историю
Да—только идя по разным дорогам, человечество может достигнуть своей единой
цели; только живя самобытною жизнию, может каждый народ принять свою долю в
общую сокровищницу. В чем же состоит эта самобытность каждого народа? В
особенном, одному ему принадлежащем образе и взгляде на предметы, в религии,
языке и более всего в обычаях. Все эти обстоятельства чрезвычайно важны, тесно
соединены между собою и условливают друг друга, и все проистекают из одного
общего источника — причины всех причин - климата и местности. Между сими
отличиями каждого народе обычаи играют едва ли не самую важную роль, составляя
едва ли не самую характеристическую черту оных.
Невозможно представить себе
народа без религиозных понятий, облеченных в формы богослужения; невозможно
представить себе народа не имеющего одного общего для всех сословий языка; но
менее возможно представить себе народ, не имеющий особенных, одному ему
свойственных обычаев. Эти обычаи состоят в образе одежды, прототип которой
находится в климате страны в формах домашней и общественной жизни, причина коих
скрывается в верованиях, поверьях и понятиях народа; в формах обращения между
неделимыми государствами, оттенки которых проистекают от гражданских
постановлений и различных сословий. Все эти обычаи укрепляются давностию,
освящаются временем и переходят из рода в род, от поколения к поколению, как
наследие потомков от предков. Они составляют физиономию народа, и без них народ
есть образ без лица, мечта небывалая и несбыточная. Чем младенчественнее народ,
тем резче и цветнее его обычаи, и тем большую полагает он в них важность, время
и просвещение подводят их под общий уровень; но могут изменяться не иначе, как
тихо, незаметно, и один по одному. Надобно, чтобы сам народ добровольно
отказывался от некоторых из них и принимал новые; но и тут борьба, свои битвы на
смерть, свои староверы и раскольники классики и романтики. Народ крепко дорожит
обычаями, своим священнейшим достоянием, и посягательство на внезапную и
решительную реформу оных без своего согласия почитает посягательством на свое
бытие. Посмотрите на Китай, там масса народа исповедует несколько различных вер;
высшее сословие, мандарины, не знают никакой, и только из приличия исполняют
религиозные обряды; но какое у них единство и общность обычаев, какая
самостоятельность, особенность и характерность! Как упорно они их держатся! Да,
обычаи — дело святое, неприкосновенное и не подлежащее никакой власти, кроме
силы обстоятельств и успехов в просвещении! Человек, самый развратный,
закоренелый в пороках, смеющийся над всем святым, покоряется обычаям, даже
внутренно смеясь над ними. Разрушьте их внезапно, не заменив тотчас же новыми: и
разрушите все опоры, разорвете все связи общества, словно уничтожите народ.
Почему это так?
Потому же самому, почему рыбе привольно в воде, птице в
воздухе, зверю на земле, гадине под землею. Народ, насильственно введенный в
чуждую сферу, похож на связанного человека, которого бичом понуждают к бегу.
Всякий народ может перенимать у другого, но он необходимо налагает печать
собственного гения на эти займы, которые у него принимают характер подражаний. В
этом- то стремлении к самостоятельности и оригинальности, проявляющемся в любви
к родным обычаям, заключается причина взаимной ненависти у народов
младенчествующих. Вследствие сей-то причины, русский называл, бывало, немца
нехристью, а турок еще и теперь почитает поганым всякого франка и не хочет есть
с ним из одного блюда: религия в сем случае играет не исключительно главную
роль.На востоке Европы, на рубеже двух частей мира, провидение поселило народ,
резко отличающийся от своих- западных соседей. Его колыбелью был светлый юг; меч
азиятца-русса дал ему имя (30); издыхающая Византия завещала ему благодатное
слово спасения; оковы татарина связали крепкими узами его разъединенные части,
рука ханов спаяла их его же кровию; Иоанн III научил его бояться, любить и
слушаться своего царя, заставил его смотреть на царя, как на провидение, как на
верховную судьбу, карающую и милующую по единой .своей воле и признающую над
собою единую божию волю. И этот народ стал хладен и спокоен, как снега его
родины, когда мирно жил в своей хижине; быстр и грозен, как небесный гром его
краткого, но палящего лета, когда рука царя показывала ему врага; удал и
разгулен, как вьюги и непогоды его зимы, когда пировал на своей воле;
неповоротлив и ленив, как медведь его непроходимых дебрей, когда у него было
много хлеба и браги; смышлен, сметлив и лукав, как кошка, его домашний пенат,
когда нужда учила его есть калачи. Крепко стоял он за церковь божию, за веру
праотцев, непоколебимо был верен батюшке-царю православному; его любимая
поговорка была: мы все божии да царевы; бог и царь, воля божия и воля царева
слились в его понятии воедино. Свято хранил он простые и грубые нравы прадедов и
от чистого сердца почитал иноземные обычаи дьявольским наваждением. Но этим и
ограничивалась вся поэзия его жизни: ибо ум его был погружен в тихую дремоту и
никогда не выступал из своих заветных рубежей; ибо он не преклонял колен перед
женщиною, и его гордая и дикая сила требовала от ней рабской покорности, а не
сладкой взаимности: ибо быт его был однообразен, ибо только буйные игры и удалая
охота оцветляли этот быт; ибо только одна война возбуждала всю мощь его хладной
железной души, ибо только на кровавом раздолье битв она бушевала и веселилась на
всей своей воле. Это была жизнь самобытная и характерная, но односторонняя й
изолированная. В то время, когда деятельна кипучая жизнь старейших
представителей человеческого рода двигалась вперед с пестротою неимоверною, они
не одним колесом не зацеплялись за пружины ее хода.
Итак, народу надобно
было приобщиться к общей жизни человечества, составить часть великого семейства
человеческого рода. И вот у этого народа явился царь мудрый и великий, кроткий
без слабости, грозный без тиранства; он первый заметил, что немецкие люди не
басурманы, что у них есть много такого, что пригодилось и его подданным, есть
много такого, что им совершенно ни к чему не годится. И вот он начал ласкать
людей немецких и прикармливать их своим хлебом-солью, указал своим людям
перенимать у них их хитрые художества. Он построил ботик и хотел пуститься в
море, доселе для его народа страшное и неведомое; он приказал заморским
комедиантам тешить своё царское величество, крепко-накрепко заказав между тем
православному русскому человеку, под опасением лишения носа нюхать табак, траву
поганую и проклятую. Можно сказать, что в его время Русь впервые почуяла у себя
заморский дух, которого дотоле было видом не видать, слыхом не слыхать. И вот
умер этот добрый царь, а на престол взошел юный сын его, который, подобно
богатырям Владимировых времен, еще в детстве бросал за облака стопудовые палицы,
гнул их руками, ломал их о коленки. Это была олицетворенная мощь, олицетворенный
идеал русского народа в деятельные мгновения его жизни; это был один из тех
исполинов, которые поднимали на рамена свои шар земной. Для его железной воли,
не знавшей препон, была только одна цель — благо народа. Задумал он думу
крепкую, а задумать для него значило — исполнить. Увидел чудеса и дива заморские
и захотел пересадить их на родную почву, не думая о том, что эта почва была
слишком жестка для иноземных растений, что не по них была и зима русская; увидел
он вековые плоды просвещения и захотел в одну минуту присвоить их своему народу.
Подумано— сказано, сказано — сделано: русский не любит ждать. Ну — русский
человек, снаряжайся, по царскому наказу, боярскому указу, по немецкому маниру
... Прочь достопочтенные окладистые бороды! Прости и ты, простая и благородная
стрижка волос в кружало, ты, которая так хорошо шла к этим почтенным бородам!
Тебя заменили огромные парики, осыпанне мукою! Простите, долгополые охабни наших
бояр, выложенные, обшитые серебром и золотом! Вас заменили кафтаны и камзолы со
штанами и ботфортами! Прости и ты, прекрасный поэтический сарафан наших боярынь
и боярышень, и ты, кисейная рубашка с пышными рукавами, и ты, высокий, унизанный
жемчугом повойник — простой, чародейский наряд, который так хорoшо шел к высоким
грудям и яркому румянцу наших белоликих и голубооких красавиц!
Тебя заменили
робы с фижмами, роброндами и длинными, предлинными хвостами! Белила и румяна
потеснитесь немножко, дайте место черным мушкам! Простите и вы, заунывные
русские песни, и ты, благородная и грациозная пляска: не ворковать уж нашим
красавицам голубками, не заливаться соловьем, не плавать по полу павами!